Почти как рысь. Часть 2.

Вторая часть фантастического романа "Почти как рысь". Странный постапокалиптический мир и балансирующий на грани безумия главный герой.  Где находится граница между реальностью, предсмертными переживаниями и фантазией? Не вините его. Он не хороший и не плохой, он такой, какой есть, пытающийся сжиться с самим собой и при этом подчинённый лишь одной цели - выживанию.

Другие части:

Часть 1

Третья часть

«…Здесь замечтавшиеся души

Блуждают между древних плит,

Нашедший вход здесь вечно ищет выход,

Лабиринт».

Geval, «Лабиринт».

Сознание явилось ко мне в виде острой боли. Боли и неприятного звука, буравящего мозг. Он прокатывался по мне волнами, до тех пор, пока я не понял: он мне знаком, я слышал его не раз. Однако мысли в голове ворочались тяжело, как издыхающая на мелководье акула. И определить природу звука я не мог.

Мыслительный процесс причинял мучения. Думать и напрягать извилины оказалось настоящей пыткой. А звук тем временем все повторялся и повторялся. Протяжный, долгий, терзающий мне голову, будто бензопила. Нечеловеческий стон прокатывался сквозь тело и уши, словно рядом кто-то жестоко страдал. Кто-то живой. Кто-то пока еще живой. Стон стихал и начинался вновь, а я все слушал и слушал, пытаясь сквозь боль понять его природу.

Спустя вечность стон иссяк.

Наверное, истязаемое существо умерло, подумал я.

Что это было? И что случилось со мной?

Я шевельнулся, и боль нанизала меня, словно длинное и ржавое копье. Я закричал. Нет, мне лишь показалось, что закричал. На самом деле я издал только тихий всхлип. Даже хрип. Большего мой сухой рот выдавить не смог.

Тогда я открыл глаза.

Я лежал на спине. Точнее на своем рюкзаке, лицом в небо.

Надо мною плыла большая туча. Она напоминала ППС-ника, с занесенной для удара резиновой дубинкой. Тучный и неповоротливый, служитель порядка в свинцовой натуге пытался огреть нарушителя – другую тучу, удирающую куда-то за пределы моей видимости. Я некоторое время наблюдал за погоней, пока тучи не скрылись из поля зрения в каком-то одном им известном направлении.

Тогда я почувствовал, как сильно замерз. Холод почти заглушил боль, разойдясь по телу всеохватывающим потоком и выйдя на первый план моих ощущений. Нужно было срочно вспоминать, что произошло. И каким-то образом приводить себя в порядок.

Подернутая дымкой, память услужливо подкинула ощущение нарастающего скольжения и падения с замерзшего в горах водопада. Меня передернуло от воспоминания, вызвав новую волну боли, проступившей ради этого случая через холод, кольцом сдавливающим тело в своих объятиях.

Кенгу и Шем. Мы вместе путешествовали в горах, и там проходили ледовый маршрут, на котором я и сорвался. А до этого были собаки. И что-то еще там тоже было. Но что именно?

Да вот только сейчас я не видел гор. Никаких. И даже ничего похожего на горы. Я осторожно повернул голову из стороны в сторону. Горы не появились. Снежные шпили, тянущиеся к небу, нависающие глыбы льда и скал, ставшие привычными за время похода. Но я видел лишь чахлые деревья и серую землю. За кривыми стволами виднелись просветы, будто там находилось открытое пространство.

Может, я чего-то не помню?

Судя по тому, как мне холодно, я упал на землю не только что. Шем и Кенгу должны были спуститься с водопада вниз, и помочь. Может, до сих пор спускаются? Да нет, откуда им спускаться, если никакого водопада здесь нет. Скорее всего, я действительно потерял часть памяти. Или, пока я лежал без сознания, меня отнесли в низовья реки, в лес. Впрочем, почему тогда на спине остался рюкзак?

Я начал шевелить руками. Возникло ощущение, словно меня сверху за ниточки дергает последний пьяница – настолько неуклюжими получались движения. Но, тем не менее, руки работали. Работали – в смысле не имели переломов. А так, не очень-то они и работали. Левая еще куда ни шло, но на правой сильно повело связки, в плече и на запястье. Скорее всего, это произошло в момент, когда меня сдернуло с ледорубов.

Теперь ноги. В коленях они сгибаются, переломов тоже, судя по всему, нет. Боковая часть бедер сильно болит, но, надеюсь, это только ушиб.

Теперь попробуем сесть.

Опираясь руками в землю, я попытался встать, но получилось лишь немного согнуться. Как только я начинал принимать сидячее положение, меня тут же пронзала острая боль внизу.

Что-то с тазом.

Мда…

Я медленно перевернулся на живот, а затем попробовал подняться на колени. Конечно, никакого результата это движение не принесло, кроме нового пароксизма боли.

Меня тут же вырвало на землю. Плохо, что уж тут сказать. Я немного отполз от лужи блевотины, и на некоторое время уткнулся головой в руки, пережидая приступ накатившейся слабости. Затем, сквозь слезы на лице, которые вызвали мои телодвижения, оглянулся по сторонам.

Ландшафт удручал.

Мир вокруг был серым и бедным. Невысокие и тонкие лиственницы не только не разбавляли серость, а, казалось, наоборот подчеркивали ее изломанными ветвями без иголок. Они напоминали мертвые и засушенные руки. Почва тоже оказалась серой и твердой, еще не оттаявшей и не познавшей тепла. Камней на ней я не видел, лишь местами сохранился тонкий слой грязного снега.

Травы не было. Никакой. Я имею в виду прошлогодней, конечно. Для свежей еще точно рано, но отсутствие любого покрова, хоть ржавой перезимовавшей травы, хоть мха, сразу бросалось в глаза. Пожалуй, именно их отсутствие и делало местность такой мертвой.

И все же кое-что на земле было разбросано. Остатки моего снаряжения. Почему-то они смотрелись здесь столь же чужеродно, будто упавшие с инопланетного корабля. Впрочем, как еще могли смотреться альпинистские ледоруб и кошки в этой плоской и совсем не горной местности? Кроме них я заметил еще парочку карабинов, видимо, оторвавшихся с подвесов на страховочной системе.

Меня затрясло. Холод и боль, дикая усталость организма, который пытался бороться с повреждениями. Я чувствовал себя сильно ослабевшим, и мне было очень больно. В голове все плыло. Может, это все предсмертный бред? Что, если при падении я сильно разбил голову, и сейчас смотрю на мир уже не своим зрением – глаза остались где-нибудь в виде слизи на камнях – а просто горячечное воображение, уже больное, сразу перекидывает эти видения в погибающий мозг? И там, на голубом льду северных гор, я лежу и меня бьет крупная дрожь, агония, а хлопочущие рядом Шем и Кенгу не знают, что со мной делать?

Другого объяснения я не видел.

Хотелось уткнуться лицом в холодную землю и потеряться, забыться, раствориться в облаке боли и страха. Страха смерти. Вот она, пришла. Костлявая? Не знаю. Возможно, когда в следующий раз я подниму голову, то увижу ее. Молча ли она заберет меня с собой? Или бесплотным, лишенным всех красок голосом, потребует встать и последовать за ней? Почему-то мне казалось, если таковая ситуация и возникнет, то она злорадно хихикнет и довольно скажет, что я наконец-то допрыгался. Точнее, долазился. Ведь уже падал со скал, терялся в тайге и в горах, меня смывало горным потоком, я пережил несколько стихийных бедствий в городах, бился на машинах. Сколько еще можно? Не слишком ли я долго ускользал от нее?

Я заплакал и поднял голову, ожидая увидеть хоть кого-то похожего на старуху с косой. Но не увидел никого. Я повертел головой по сторонам. Меня окружал все тот же серый пейзаж. Ничего не изменилось. Совершенно.

Слабость накатывалась волнами гигантского прилива, и каждая волна казалась выше и сильнее предыдущей, угрожая поглотить целиком. Мне необходимо отлежаться, хотя бы совсем немного. Только не здесь, не на холодной земле. К тому же, если поднимется ветер, я просто вымерзну, и тогда уж точно смерть придет и заберет меня. Мне требовалось найти хоть какое-то укрытие. Впрочем, я согласен и просто на лежанку.

Я пополз по кругу, вокруг того места, где очнулся. Каждый раз, меняя направление, я надолго останавливался, вглядываясь в пространство между деревьями, пытаясь найти в нем хоть какую-то зацепку, предмет или ориентир. Если ничего не найду, поползу наобум. Но, когда я заканчивал круг, мне показалось, что среди деревьев я вижу какое-то темное пятно, будто там находится большой предмет. Может, там есть избушка?

Я пополз в сторону пятна. На удивление, ползти получалось довольно бодро. Вероятно, травма таза оказалась не слишком тяжелой, так что двигался я быстрее черепахи. Скорее, как ящерица. Рысь с подбитыми лапами – подумал я про себя.

Страховочная система откровенно мешала ползти, цепляясь за выступы замерзшей земли. Я не хотел тратить время, чтобы ее снять, подумав, что в моем положении быстро этого сделать не удастся. К счастью, травмы позволяли ползти не плашмя, елозя всей поверхностью тела, а передвигаться немного приподнимая зад и используя колени. Хорошо, что здесь не обо что разодрать одежду.

Приблизившись к пятну ближе, я разглядел, что это огромный валун. Размером с небольшой дом. Откуда он взялся здесь, в такой плоской и бедной местности, для меня выглядело загадкой. Лежал он здесь очень давно, судя по тому, как врос в землю. Хотя, быть может, внизу, под слоем почвы, скальное основание, а камень как бы растет из него? Остальные, более мягкие породы, за миллионы лет уже разрушило и выветрило, остался лишь этот исполин, неподвластный времени. Кто знает?

Я подполз к камню вплотную. Он возвышался надо мной на добрых несколько метров. Стена была плоской и шершавой, но без выступов и зацепов. Впрочем, наверх я все равно не собирался. Под моим телом хрустела прошлогодняя листва, и это наполнило меня надеждой, сразу приподняв настроение. Листвы было немного, она лежала на земле тонким слоем, опавшая рыжим покрывалом с небольших, редких кустарников, растущих рядом с камнем. Но, как минимум на лежанку здесь наскрести можно.

Я решил оползти камень со всех сторон. Миновав два поворота, я увидел, что с другой стороны камень весь испещрен трещинами и уже не представляет собой такой вертикальной стены, как с других краев. Вокруг тут и там лежали камни, большие и маленькие, части разрушающегося каменного титана, одиноко возвышавшегося в этом лесу, словно древний охранник. Скала изобиловала выступами и вмятинами, которые словно морщины старости покрывали ее целиком, снизу и доверху. В одном месте стены, у земли, нависал большой каменный карниз. Подползя к нему, я обнаружил под ним углубление в скале. Не пещерку, нет, скорее нишу. Она была полностью защищена сверху карнизом и утопала в скалу примерно на метр. Длина ниши составляла около двух метров, и это было как раз то, что мне нужно.

На всякий случай осмотрев следующую сторону камня, и не найдя там ничего более подходящего, я вернулся обратно, чтобы обустроить себе укрытие.

Ветром в нишу уже намело некоторое количество листьев, мне оставалось только сгрести еще немного листвы вокруг и запихнуть эту кучу в углубление. Подумав, я пододвинул к нише полтора десятка некрупных камней, какие только смог сдвинуть. Из них я сложил стенку высотой примерно тридцать сантиметров, что как раз составляло половину высоты от земли до карниза. Эта простая работа вымотала меня окончательно, а каждое движение вызывало резкую боль во всем теле. Достаточно. Пора было осваивать свое рысье логово.

Я поглядел на часы – они показывали 18:40. Кажется, время на них сбилось. В такое время солнце уже должно прятаться за кровожадный горизонт, а на землю опускаться холодный воздух. Здесь же, хотя солнце и явно сместилось по небосклону, до вечера было далеко. Скорее всего, у меня проблемы с часами – я не раз видел, как после падения техника переставала нормально работать. Потом откалибрую по солнцу, это не проблема. С трудом сняв штурмовой рюкзак, с которым я лез по замерзшему водопаду – когда это было? – я вполз в нишу сквозь узкий проход, оставленный в сложенной стенке, заткнул его рюкзаком, перевернулся на спину, согнул ноги в коленях и отдался кошмару болезненного сна.

***

- Пап, станция готова!

- Отлично! – кричу я. – Сейчас залезу к тебе, и передохнем!

С помощью жумара я поднимаюсь по веревке наверх, по пути снимая точки страховки, и отмечая, что мой сын куда основательнее и аккуратнее меня. К организации точек придраться невозможно. Все выполнено столь идеально, насколько это вообще возможно сделать на вертикальной скальной стене, у границы с бездонным небом.

Потертые, покрытые царапинами, френды и закладки послушно вынимаются из трещин - даже без вмешательства мышления, просто на чистом автоматизме. А вот крючья приходится оставлять. Длинные крюки из мягкой стали входят так плотно, что вытащить их почти невозможно. Возиться, честно говоря, и не хочется, поэтому я даже не пытаюсь. До вершины остается совсем немного, через одну веревку скала начнет выполаживаться, и движение значительно ускорится. А запас крючьев у нас еще есть.

Зависнув на веревочной станции, мы с сыном съедаем по энергетическому батончику. Внизу, почти в полукилометре под нами, висящими на огромной скальной стене, простирается плоская зеленая долина, изрезанная артериями рек и капиллярами ручьев. В десяти километрах от гряды, на которую мы так упорно взбираемся, начинается громадное озеро, вытянутое и изгибающееся упавшим на землю месяцем, уходящим своей верхней частью к алеющему горизонту.

Странно, скала вроде бы теплая - весь день она питалась лучами приветливого солнца, а мне почему-то холодно. Вот она, старость. Пора сидеть дома и писать мемуары. А я все таскаю свои лапы невесть где и невесть зачем. Вот что я здесь забыл, например, на этой скале?

Нет, вернусь домой и хватит. Буду сидеть и писать. Я и так довольно много пишу. Шем, вот, все уговаривает собственный сайт сделать. Говорит, у меня много уникального материала. А почему бы и нет? Попрошу ребят, они мне состряпают простенький авторский сайт. Нет, ходить, конечно, я буду, но поменьше и попроще. Лучше уж в лес почаще ездить, в родную свою тайгу.

- Рысенок, тебя сменить? – спрашиваю я сына, внимательно рассматривающего у себя в лапах скайхуки.

- Нет, пап, не надо, - улыбается он. – Попозже.

- Давай, эту веревку ты пролезешь, а дальше я?

Сын внимательно глядит мне в глаза.

- Пап, ты выглядишь уставшим и… - он колеблется, но заканчивает, - И больным.

- Да я еще тебя смогу наверх затащить! – я кидаю в него скомканной оберткой от батончика.

- Верю, - ухмыляется сын. – Хорошо, три веревки прохожу я, последнюю тебе.

- Да там вообще три веревки осталось! - уже по-настоящему возмущаюсь я.

- Четыре! – сын аж сияет.

- А я говорю, что три!

- На что спорим?

- Хм… На что? Ну, кто проиграл, тот готовит ужин и завтрак.

- Ладно, - кивает сын.

-. И купишь мне с тех денег, которые тебе дала мама, пиво, когда спустимся в долину, - мстительно добавляю я, - Две бутылки.

- Эй, это уже нечестно!

- Зато впредь поможет твоему глазомеру.

- Фыр. Ладно, - сын куксит недовольную мордочку, вздыхает, вытягивает вверх лапу со скайхуком и цепляет его за небольшой выступ.

Впрочем, перед тем, как он отвернулся, я успел заметить в его глазах самодовольство. Блин, запоздало думаю я, все-таки он меня обхитрил. Мой сын, мой маленький рысенок, которого я люблю больше всех на свете…

***

Я проснулся, и некоторое время лежал неподвижно. Даже дыхание, казалось, замерло, словно я уже умер, но пока еще не осознал этого страшного факта. Я тщетно пытался вспомнить, как выглядел мой сын. Но так и не смог. В памяти запечатлелся только взгляд серых глаз из-под поцарапанной оранжевой каски, да почему-то запомнились скайхуки, которые он держал. Больше ничего. Странный сон. Как будто один из вариантов будущего. Только будет ли оно, это будущее, с моей-то семейной жизнью?

Чувствую, как слезы стекают по щекам. Я сильно скучаю по своему детенышу и, конечно же, хочу, чтобы он во всем был лучше меня. Увижу ли я его когда-нибудь?

Я посмотрел на часы. 16.00. Спал почти сутки. Просыпался за это время всего один раз, ночью, от холода. Тогда я на ощупь достал из рюкзака пуховик, закутался в него и снова уснул. Все правильно: организм пытается бороться с повреждениями, и потому много спит. В свою очередь, сейчас сон прервался только из-за голода. Еще я хотел пить, и мне требовалось в туалет.

Я отодвинул рюкзак, прикрывающий вход в мое крохотное убежище, и с трудом выполз наружу. Перемещаться мешала не столько боль, сколько одеревеневшие от неподвижности мышцы. Зато боли сегодня ощущалось гораздо меньше. Или мне еще пока так казалось.

Наружность встретила меня блекло и прохладно. Небо выглядело безоблачным, но каким-то выгоревшим. Чтобы ощутить тепло солнечных лучей, следовало постараться и поверить в его существование.

Некоторое время я наблюдал за небом, пытаясь соотнести увиденное с циферблатом часов. Затем постучал по ним. Ничего не изменилось – на экране все так же текли секунды. Часы настойчиво показывали четыре часа дня. Небо, с высоко стоящим солнцем, намекало скорее на полдень.

Вскоре я понял, что по части тепла был несправедлив к светилу. Какое-никакое тепло от него все же присутствовало. Оно даже ухитрилось немного нагреть камень, под которым я столько проспал. Возможно, не все так плохо, как мне казалось вчера. И возможно, моя история закончится вполне себе хорошо. И даже сегодня. Например, меня кто-нибудь найдет.

Я горько усмехнулся столь наивной мысли. Сразу вспомнился бородатый анекдот. Мужик заблудился, кричит на весь лес. К нему выходит медведь – чего орешь? Мужик, заикаясь – так может, услышит кто… Медведь – ну, я услышал, дальше-то что?

Да, кто-нибудь меня здесь найдет. Только не факт, что я ему обрадуюсь.

Погревшись несколько минут, я с кряхтением поднялся, придерживаясь за скалу. Ноги дрожали, по животу разливалась острая боль. Но я все равно встал. Затем, опершись на скалу спиной, расслабил пряжки страховочной системы. Она упала вниз, и я ногой отбросил ее в сторону, словно дохлую змею. Сразу стало легче, но ощущения в животе поменялись. Теперь мне казалось, будто в животе набух пузырь.

Пузырь и боль. Мысль, ударившая молотом в голову, едва не сбила меня на землю. Я ведь упал с большой силой на лед, с высоты. Без повреждений внутренних органов вряд ли обошлось. Значит, сепсис. Вот оно что… Скорее всего, что-то разорвалось у меня внутри, и теперь гниет. Сколько я теперь буду умирать? День, два или три? Вот только умирать я буду очень мучительно. С воплями дикой боли на всю округу. Потом глотка охрипнет, и лишь глаза станут выкатываться от ощущения пожирания изнутри заживо. Да еще руки будут слабо скрести скалу, под которой вскоре останется лежать только воняющий труп с изломанными ногтями.

Не знаю, как поставить себе диагноз. Впрочем, мне кажется, ответ очень прост. Если сейчас в отходах моей жизнедеятельности, в частности, в кале, обнаружиться кровь, то мне точно конец.

Я слегка присел - наклониться просто не смог - и подобрал страховочную систему. Отвязал с нее кусок веревки и повесил на шею. Саму же обвязку кинул ко входу в свою «пещеру». Затем снова присел и подобрал палку. Пора идти и смотреть, чего там у меня внутри.

Словно немощный дед, еле двигая ногами и согнувшись, я отковылял от своего камня примерно на полсотню метров, до группы россыпью лежащих валунов, высотой мне до колена. Как раз, рядом и дерево растет. На осину не очень смахивает, так и я не Иудушка. Мне сойдет.

Пара плоских валунов, нагретых солнцем, составили мне подобие унитаза. Я с облегчением справил между ними свою большую нужду, и с еще большим облегчением удостоверился, что крови в кале нет. И живот перестало надувать пузырем, сменив острую боль на тупую.

Это сильно подняло мне настроение. Сразу на два порядка. Я ведь собирался, в случае неудовлетворительного диагноза, аккуратно повеситься на дереве. Прямо со спущенными штанами. Лучше уж так, чем долго умирать, заходясь криком в своем убежище. Я был счастлив настолько, что даже попытался запеть, но моя песня спасшегося от смерти приговоренного умолкла, едва начавшись, когда я обернулся к скале, под которой провел всю ночь.

Вся обращенная ко мне сторона скалы представляла собой огромное, высеченное в камне, лицо. Теперь, находясь в некотором удалении от камня, это было видно даже несмотря на эрозию. На меня действительно смотрел гигантских размеров человеческий лик, мастерски высеченный в скале и занимающий точно одну сторону валуна. Мелкие черты лица и сдвинутый назад подбородок неизвестный каменотес компенсировал выразительностью глаз, сурово смотрящих сквозь лес. Я поежился под ледяным пронзительным взглядом, и мне сразу пришла на ум голова Сталина, которую тоже высекли из скалы, только на одном из участков БАМа. Потом взорвали. Больше я ни о чем подобном не слышал.

Я еще раз посмотрел на плотно сжатые тонкие губы исполина и направился туда, где под слабо выраженным подбородком скрывалось мое логово.

Чай в термосе остыл полностью, что было неудивительно – слишком давно его туда залили. Запах у него был как у давно нестиранных, пролежавших в кучке, протухших носков. Вкус тоже плюс минус соответствовал. Однако, вкус и запах не помешали мне выпить ровно половину, закусывая энергетическим батончиком. Это не утолило ни жажды, ни голода, но я не торопился, так как понятия не имел, где в этой местности взять другую воду и нормальную еду.

Перекусив, я решил произвести инвентаризацию снаряжения. Если я не собираюсь умирать в последующие сутки, следовало понять, с чем мне предстоит жить.

Ведь я – рысь. Это мантра, заклинание. Сдастся кто угодно, но только не я.

Итак, что у меня есть в наличии из снаряжения? Первое и главное – моя одежда хорошо защищает от погоды. Это действительно круто и замечательно. Я осмотрел обувь. Совершенно целая.

Рюкзак. Что еще в нем есть, кроме наполовину опустошенного термоса? Я вытряхнул барахло на землю и начал выворачивать карманы.

Кроме одежды и обуви, у меня имелось около полулитра чая в металлическом термосе, два энергетических батончика, 25 грамм орехов (обеденный перекус), набор для растопки костра, индивидуальная аптечка, налобный фонарь с новым комплектом батареек, семь метров репшнура, горнолыжная маска, спасательное одеяло, невесть как попавший сюда маленький пакетик с горсткой сушеного лимонника, чистая пара треккинговых носков и… все, больше ничего. А что еще следовало брать с собой на однодневное восхождение?

Я посидел еще немного, затем взял страховочную систему и отстегнул от нее стропорез. Какой-никакой, а все же нож. На оружие он не тянул, но в качестве инструмента пригодиться мог.

Теперь необходимо сходить и посмотреть, что полезного разбросано там, где я очнулся.

Перемещение к месту падения меня окончательно доконало, но ноги наконец-то разработались, и перемещался я уже не как столетний старец. Скорее, как восьмидесятилетний.

Кроме треснувшей каски, нескольких карабинов и кошек, а также одного ледоруба, я ничего не нашел. Некоторое время раздумывал, собирать ли железо или бросить. Если ледоруб отлично годился в качестве оружия, то карабины и кошки имели минимум практического смысла. Тем не менее, на всякий случай я все же решил унести их к пещере.

В тот самый момент, когда я нагнулся за своей тяпкой, краем глаза я уловил сзади движение.

Мгновенно, не обращая внимания на вспышку боли в пояснице, я развернулся, сжимая в руках ледоруб. Между мной и камнем стоял один из Володиных псов. В ответ на мое движение он хрипло зарычал, прижав уши к голове. Собака стояла слишком далеко, чтобы видеть ее глаза, но мне показалось, что я разглядел в этом взгляде плавящуюся ненависть.

- Пошел вон!!! – заорал я, замахиваясь ледорубом.

Пес яростно залаял и сделал в моем направлении несколько шагов. Он лаял исступленно и злобно, и я невольно попятился, не отрывая взгляд от пены, шедшей из пасти. Внезапно я понял, что слышал, когда очнулся. Я слышал собачий вой.

Страх заметался в моем сознании бешеной белкой. Я сделал плавный оборот вокруг себя, высматривая второго пса, но того нигде не было видно. Что ж, надеюсь проклятая тварь здесь одна.

Собрав по сусекам остатки мужества, дрожа, я поковылял навстречу оскалившейся псине, изготовившись к удару ледорубом. Меня колотило от страха – слишком уж свежи оказались воспоминания о том, с каким трудом мы отбились от этих собак, там, на горной реке. Сомневаюсь, что я смог бы сейчас отразить ее нападение, но выбора у меня не оставалось.

- Ну, давай же, тварина, давай! – я несколько раз взмахнул ледорубом, представляя, как псина опрокидывает меня на землю и начинает рвать мое лицо на лоскуты, пожирая глаза и язык.

Зато, если я выиграю схватку, проблема с едой отойдет на второй план. Если выиграю.

Подпустив меня на несколько шагов, пес перестал лаять и неохотно ретировался в сторону. Впрочем, не убежал, провожая меня в удалении до самого валуна с убежищем. Больше он не лаял, лишь изредка рычал. Словно говорил, что больше от меня уже не отстанет, не уйдет, пока не попробует на вкус мои внутренности. Бойся, человек. Бойся днем и бойся ночью, дрожи от страха, убивая сам себя. А я приду и стану есть твою плоть, пока ты будешь биться в агонии.

Вот только этого не хватало на мою голову. Пса-людоеда, который ждет удобного момента для нападения. А в том, что он нападет, сомнений не возникало. От меня пахло кровью и болезнью. Теперь зверь от меня не отстанет. Никогда. Точнее, пока кто-то из нас не умрет.

Перед тем, как лечь спать, я сделал вход в свое логово еще уже, обложив его камнями. А перед тем, как уснуть, проглотил две таблетки спазмалгона. Осталось еще восемнадцать.

***

Я стою в большой комнате. Из дверей напротив на меня медленно надвигается колонна людей. Это самые обыкновенные люди, в обычной повседневной одежде: мужчины, женщины, старики и дети. Но все они, с раскрытыми ртами на бледных изможденных лицах, зачем-то тянут ко мне свои руки, будто пытаясь прижать к себе и нашептать на ухо свои мысли. Вереницей, с пустыми глазами и шевелящимися губами, они ковыляют прямо на меня. Мне кажется, я разбираю то, что они пытаются сказать, но одновременно с этим вокруг царит абсолютная, какая-то чужая, тишина.

Я ощущаю, как напуган, до парализующего безумия, до плещущегося в голове ужаса. Я прикован этим ужасом к бетонному полу. Мой рот раскрывается в крике, и я кричу, а люди, наступающие на меня, пьют мой крик, пьют его с удовольствием, и их движения становятся быстрее, а выражение впалых лиц осмысленнее. Их шепот материализуется, и я слышу, как вылетающие из ртов звуки складываются в буквы.

- Давай! – хриплый крик за спиной режет надвигающийся шепот и тишину вокруг, как раскаленное лезвие режет протухшее масло – быстро, с шипением и вонью. Режет, выводя меня из ступора, вырывая из цепких лап страха и заставляя двигаться. Словно ведро ледяной воды за шиворот.

Я крепко хватаю первого из наступающих на меня людей, старика с раскрытым слюнявым беззубым ртом и стеклянным глазом, вздергиваю на большой гладкий металлический стол, лицом вниз, так, чтобы его голова свисала с одного края, и удерживаю, хотя тот даже не предпринимает никаких попыток высвободиться.

Сильный удар ломом влажно разбивает старику голову. Кровь и мозг стекают вниз, в покрытый каким-то студнем желоб. Я спихиваю безжизненное тело со стола на другую сторону, и оно беззвучно падает в чернеющий на бетонном полу провал. Я тут же поворачиваюсь и хватаю следующего человека, долговязого юношу, уже почти ухватившего меня за куртку. Весь процесс повторяется вновь, и юноша, словно мешок с тряпьем, исчезает в провале.

Мы работаем быстро, как заведенные, словно боимся опоздать на самое важное в нашей жизни мероприятие. По сохранению наших жизней. Поэтому мы работаем, как конвейер, кровавый и захлебывающийся собственной смазкой. А позади, за моей спиной, кто-то начинает заходиться диким воплем, в котором чувствуется лишь остаток чего-то человеческого, но я не обращаю на эти крики никакого внимания, продолжая и продолжая хватать тянущих ко мне руки людей с раскрытыми ртами.

Вокруг кружат и множатся буквы, складываясь в слоги и слова, но мне некогда разглядывать и вчитываться в них. Краешек моего сознания кричит, что в них содержится нечто важное, но я сейчас хочу только выжить, а на остальное мне плевать.

Я работаю и работаю без перерыва. Момент, когда я оборачиваюсь и сам, словно зомби, поднимаю руки, чтобы ухватить кого-то, но хватаю лишь спертый воздух, настает неожиданно. Мы убили их всех. Я отираю рукавом забрызганное кровью лицо и со вздохом облегчения оборачиваюсь к коренастой фигуре, сжимающей лом. Я узнаю его, это мой друг, Кот. Мне кажется, что он выглядит еще более запыхавшимся и напуганным, чем я. Одетый в халат неизвестного изначально цвета, сейчас он покрыт осколками костей и кровью.

- Успели? – спрашивает он меня.

- Да, успели, - отвечаю твердо, с уверенностью абсолютного понимания и знания того, куда мы успели. Разогнав руками назойливые буквы, я направляюсь в угол комнаты.

Человек, склонившийся над безвольно обмякшим в кресле окровавленным телом, оборачивается ко мне, снимая с головы защитные очки. В руках у него аккумуляторная дрель. Этого человека я тоже помню. Откуда-то из давней жизни. Жизни, которой не было. Герри. Что он здесь делает? И зачем он кого-то мучил?

Герри протягивает мне ладонь. Я вижу на ней несколько золотых зубов. Они выглядят тяжелыми, будто действительно сделаны из золота. Я машинально забираю их с ладони и убираю себе в карман.

Кот с сожалением бросает лом и уже на ходу срывает с себя халат, под которым обнажается вполне нормальная военная форма с кобурой на боку. Герри аккуратно ставит дрель на грязный, заплеванный и забрызганный кровью бетонный пол, подбирает в углу автомат, и мы выходим через заднюю дверь в длинный коридор.

Мы идем быстро, не останавливаясь. Коридор пропитан запахом крови, мочи, кала и блевоты. Мы проходим мимо газовых камер, пыточных, хирургических столов. Одни помещения чередуются с другими, светлые с темными, стерильно белые сменяются гнилостными ямами, забитыми трупами с жужжащими над ними тучами мух. Бешеный калейдоскоп безумия. Не меняется лишь запах.

В последнюю дверь коридора мы выходим на улицу и направляемся к стоящей там машине. Та уже ждет с заведенным двигателем, а сидящий за рулем водитель в черной фуражке невозмутимо глядит на нас сквозь чистое стекло.

Перед тем, как сесть в машину, я оборачиваюсь и смотрю на здание, из которого мы вышли. Само здание ничем не примечательно, и похоже, скорее, на здание сельской больницы. Лишь у его крыльца, с которого мы только что спустились, теперь стоит долговязая фигура в черном балахоне. Смерть. Я вижу ее костяные пальцы, сжимающие рукоять косы, и ощущаю на себе тяжелый взгляд, почему-то полный укоризны. Словно от меня ждали чего-то другого, не того, что я сейчас сделал. Внезапно, Смерть поднимает руку и пальцем указывает прямо на меня. Я киваю, как будто соглашаясь с ее молчаливым обвинением, и сажусь в машину.

Меня встречает прогнивший салон и три высохших скелета. Все затянуто паутиной и плесенью. Я гляжу на свои руки и с ужасом замечаю, что они тоже начинают истлевать. Я пытаюсь кричать, но голосовых связок уже нет, поэтому я лишь бьюсь в салоне, оставляя дыры в прогнившей обшивке и сиденьях. Последнее, что я вижу, это золотые зубы, рассыпавшиеся по полу. Зубы, плывущие, теряющие свою форму и складывающиеся в буквы.

***

От кошмаров не всегда просыпаешься с криком. Часто, когда они тебе снятся, во сне ты даже не шевелишься. Ты просыпаешься лежа на спине и смотришь широко раскрытыми глазами в потолок, переживая раз за разом быстро стирающийся в памяти страх. Кажется, что грудная клетка, вслед за дыханием, тупым ножом елозит по сердцу, а сознание мечется в клетке мозга, пытаясь покинуть его и забиться в более безопасное место.

Если сны есть отражение нашего подсознания, наших потаенных желаний и стремлений, то я жить не хочу. Извольте. Нет, бывает, я отношусь к своим снам очень даже хорошо, даже не смотря на все приснившееся накануне. А иногда жить после них не хочется.

Я бросил взгляд на часы. 10.00. Пошевелил рюкзак, и с улицы пахнуло ночной прохладой. Все-таки часы совсем сбились.

Не вставая с лежанки, прислушался к ощущениям. Мне стало лучше. Нет, таз и ноги все еще болят, это да, но терпеть можно. Если внутри меня ничего не стряхнулось… Не в том смысле, что вообще не стряхнулось, так как дышать полной грудью я пока не могу, да и в почках определенная боль присутствует, а в том смысле, что серьезных повреждений внутри меня, кажется, нет. В таком случае мне просто необходимо время, чтобы прийти в норму. Месяца два.

Я повернулся и зарылся в листву еще глубже. Хорошо, что с собой в походе у меня был теплый пуховик, на случай неожиданных весенних морозов в горах. Без него и этих листьев я бы не выжил. Впрочем, говорить об успешном выживании еще рано.

Сейчас мне требовались три вещи: вода, еда и знание о своем местоположении. Вода первоочередно. На Кодаре, где я сорвался вниз, с водой проблем не имелось, хотя в некоторых долинах и попадались участки, где вода уходила в камни. Эти горы я знал неплохо, так как ходил по ним много раз, но именно вот это место было мне абсолютно незнакомо. И камень, под которым я лежал. Не могло такого быть в популярных горах, чтобы об этом никто не знал. Местность вокруг меня тоже совсем не горная, и я, кажется, нахожусь на равнине. Почему я не взял с собой спутниковый навигатор? Как раз потому, что знал наш маршрут досконально. Поэтому и не взял. В следующий раз не стану пренебрегать такими мелочами. Если он настанет, следующий раз.

Когда первые лучи солнца коснулись входа в мою нору, я осторожно выполз наружу и некоторое время сидел рядом с входом, сжимая в лапах ледоруб. Я не сомневался, что пес караулит меня где-то рядом, но увидеть его так и не смог, сколько ни вглядывался в окружающую серость. То ли он так хорошо сливался с реденькими кустами, то ли просто находился вне пределов моей видимости. Ему ведь тоже нужны вода и еда. Сдается впрочем, что единственной едой, которой мы могли здесь разжиться, так это друг другом.

Нормально передвигаться я не мог. Только с палкой как-то и способен ковылять. Если я хочу отойти от убежища хотя бы на километр, а на большее я и не надеюсь, то мне необходим крепкий посох. По-туристически – альпеншток.

Подходящее прямое деревце нашлось в нескольких метрах от скалы. Стропорез не очень годился для срезки палки, но ломать не хотелось, так как нижняя часть в этом случае, скорее всего, расщепилась бы. Несколько минут, я, матерясь на чем свет стоит, ковырялся с деревцем, молясь про себя, чтобы в этот момент на меня не напал пес.

Видимо, его действительно не было поблизости, потому что палку я срезал без приключений. Вернувшись к логову, я снова сел и принялся снимать с палки кору.

Длинные полосы молодой коры падали на землю, словно свежая кожа со струпьев. Оголенное мясо древесины пахло протухшей красной рыбой. Такой же слегка острый, густой и тягостный запах. И гнилостный. И цвет у дерева был точно такой же, как у тухлой кеты - блекло красный, с коричневыми полосами.

Я сглотнул слюну. Пожалуй, я бы сейчас съел даже протухшую красную рыбу. Обвялил бы ее полосами на солнце, а затем обжег в огне, но съел бы. Если бы там не копошились черви. В случае с червями не стал бы есть рыбу, конечно. Но, возможно, завтра съел бы уже самих червей.

Закончив шкурить палку, я зажал ее меж двух деревьев и хорошенько подергал. Несмотря на гнилостный запах, она вполне себе держала мой вес, а сердцевина не выглядела трухлявой. Удостоверившись, что работа того стоит, я стропорезом выгладил сучки, а затем закруглил комлевую часть, которой буду опираться на землю во время ходьбы. Закончив с этим, обрезал вершинку так, чтобы она осталась толщиной с большой палец, и тут же заострил ее. Копьем назвать сие изделие было бы слишком громко, но держа его в лапах я чувствовал себя увереннее.

В конце я сотворил из собранных сухих веток небольшой костерок, и тщательным образом обжег заостренную часть «копья», после чего положил палку на камни, чтобы она получше обсохла.

Пригревшись у костра, я непроизвольно провалился в легкую дрему. Слишком уставший и слишком измотанный травмами, я просто не смог противиться этому состоянию. Веки сомкнулись, а мысли потекли грязно-белой шелковой лентой, вытягивая за собою на свет мою кладовую подсознания. Подсознания животного, зверя, не понимающего, что он делает в людском теле. Мысли большой рыси, прогнавшей призрак человеческой души, который был создан воспитанием и навязан разуму необходимостью социального выживания в толпе безликих.

Лапы. Они должны быть совершенно другими. Я не могу сказать, какими именно, но вот эти - тонкие, розовые, похожие на червей, не защищенные шкурой - не годились под мои ощущения. И то же самое можно сказать обо всем моем теле, таком бесконечно чужом. Как могли они там, наверху, когда распределяли души по вновь родившимся телам, так ошибиться? И каким еще должен был вырасти детеныш, абсолютно не понимающий мира и тех, кто его окружает? Добрые люди… Создавшие мир обмана, лицемерия и геноцида всего живого. Мертвый мир, бьющийся в агонии и пораженный самой тяжелой проказой, которую не вылечит ни один антибиотик – Homo Sapiens.

Неизменные спутники моей жизни: страх и ненависть. И невозможность привыкнуть. Да, привыкнуть. Я живу на свете столько лет, но так и не смог, например, привыкнуть к тому, что чувствую свой хвост – которого у меня нет. Фантом, иллюзия, во времена тяжелых дней взаперти четырех стен доводящая едва ли не до безумия. Нет, это не как на картинках, когда я вижу в зеркалах себя настоящего. Бред все это, выдуманный под тренд дешевого жанра про оборотней. В зеркале я вижу свое человеческое тело. И это самое страшное – видеть глазами рыси в своем отражении мерзкое существо, так похожее на тех, кто любит причинять ей боль.

Я вздрогнул, смяв шелковую ленту мыслей в комок. В голове запульсировала боль. Как меня так угораздило почти заснуть?! Кожа покрылась мурашками от грозящей захлестнуть волны адреналина. Слишком опасно расслабляться подобным образом – сном на открытом месте.

Сбросив дремоту, потянувшись и взяв в лапы уже подсохшую палку, я случайно взглянул на угол скалы, в то место, откуда недавно – вчера? или позавчера? - выполз с волочащимся следом оборванным куском веревки, и вскрикнул от неожиданности. Там стоял человек в сером плаще и смотрел на меня. Увидев, что его заметили, человек тут же метнулся за скалу. Я наблюдал его буквально лишь секунду.

- Эй, подожди! Постой! Ты куда?!

Не выпуская из лап палку, я засеменил к тому углу валуна, за которым скрылся незнакомец. Неужели меня нашли, и этот кошмар сейчас прекратится?

Я завернул за скалу, но там никого не было. Прислушавшись, я не уловил никакого движения, ни единого шороха листьев или звуков ломающихся веток. Абсолютно ничего. Померещилось? А, может, это продолжение сна? Или просто первые колокольчики зарождающегося в голове лихорадочного бреда? Я читал, что у заблудившихся в лесу и у потерпевших кораблекрушение галлюцинации обычное дело.

Я присел и вгляделся в листву. Следы были. Там, где фигура в сером плаще повернулась, на земле остались характерные углубления от обуви.

В голову нагло, растолкав все остальные, влезла мысль, что незнакомец хочет меня просто ограбить, а может быть, и убить. Вопрос же, что с меня взять, может задать только тот, кто не знает, сколько стоят хорошие ботинки и рюкзак. И хороший пуховик. Я поднялся, перехватил покрепче палку и заторопился обратно к лагерю.

Уже выйдя на прямую видимость к своему убежищу, я увидел серую тень, метнувшуюся от костра в лес. Меня обманули, провели, как последнего дурака. Пока один отвлекал с одной стороны, второй уже покопался в моем скарбе. Классический прием, на который я купился.

- Нет у меня ничего, ублюдки! Пошли на хер, суки! – от обиды в горле запершило. Я был болен и голоден, но вместо того, чтобы помочь, меня просто обокрали.

Вернувшись, я пересмотрел свои вещи. Ледоруб исчез. Даже не знаю, что хуже сейчас – потерять оружие или рюкзак с остатками воды и еды. Впрочем, все еще впереди, и времени достаточно, чтобы я успел потерять и рюкзак.

Краем глаза я вновь уловил быструю тень, тут же растворившуюся в серости кустарника.

- Верни ледоруб, тварь!

Я ожидал, что меня хотя бы обматерят в ответ, но так ничего и не дождался в ответ на свои оскорбления. Обидно.

Снова распалив костер, я допил чай из термоса и съел энергетический батончик. Я бы потянул с едой подольше, но ждать, когда у меня украдут еще и это, тоже не хотелось. Пусть забирают, но, по крайней мере, воду я допил. Последний же батончик и пакетик с орехами я положил в карман. На всякий случай.

Сидеть на месте смысла не имело, необходимо было идти на разведку. А по-хорошему, вообще уходить отсюда. Ситуация складывалась не в мою пользу: некто знал, где находится мой лагерь, и уже обокрал меня. Я мало что мог противопоставить здоровому человеку в плане защиты от агрессии. Не следовало забывать и о том, что где-то рядом на меня охотится пес-людоед. В общем, недостатком внимания со стороны я не страдал. Разве что внимание было совсем не то, какое мне требовалось.

Что ж, никакой особой разницы, куда идти, в принципе, я не видел. Поэтому собрал скарб, забросил на плечи рюкзак и, опираясь на палку, побрел прямо от высеченного в скале лица. Неизвестный деятель провожал меня суровым взглядом, то ли напутствуя, то ли молчаливо желая катиться отсюда подальше. Я ничего не имел против любого варианта.

Я прошел примерно пятьсот метров, делая на деревьях широкие засечки ножом, чтобы найти дорогу обратно, прежде чем вышел из леса. Он просто закончился, оборвался, неожиданно, как туалетная бумага при поносе.

Передо мною открылась широкая равнина, простиравшаяся до самого горизонта. Абсолютно плоская и гладкая, без кустарников, травы и камней. Коричневая земля, покрытая трещинами и походившая на гигантских размеров сковороду. Выжженная, мертвая земля. Что с ней такого могло произойти? Сама ли природа сотворила такое, или постарался человек? Даже не представляю.

Я оглянулся на «лес», из которого вышел. Да, теперь, в сравнении с тем, что видно сейчас, чахлые деревья и пожухлую траву стоило смело называть лесом. Он находился в небольшой котловине, дно которой было лишь немногим ниже уровня равнины, но видимо и этого хватало, чтобы во время дождей сюда стекала вода. Иначе, чем еще можно объяснить то, что деревья растут только здесь? С другой стороны, может почва такая? Не знаю. Знаю лишь одно – питьевой воды здесь мне не найти.

А вот что я отчетливо видел, так это горы, в которые равнина упиралась на горизонте. Я попробовал прикинуть расстояние, но не смог. Самая высокая вершина была высотой в половину моего большого пальца. Сколько это будет в километрах? Понятия не имею. Я не военный, у меня нет опыта в определении расстояний подобным методом. И голова моя тоже не справочник, что печально.

Мне оставалось только позавидовать всезнающим героям различных книжек. У них все получалось за пару страниц повествования.

Я тяжело оперся на свой посох. Километров сорок? Шестьдесят? Тьфу, пусть будет среднее – пятьдесят. Мне в нынешнем моем состоянии пять дней пути. Однозначно не дойду без воды и еды. Без воды я загнусь через три дня максимум. Сдохну и стану мертвым рысем, а мой труп съест пес. А вода там должна быть, в горах. Несмотря на уже подернувшийся дымкой воздух, мне казалось, что на вершинах я вижу снег.

Но Кодаром эти горы быть не могли. Наверное. Вокруг того хребта, с которого я столь эпично упал, равнины, подобной этой, не имелось. Там вообще одни только болота, среди каменных останков древнего ледника, пропахавшего, словно ленивый и ползущий на пузе мегаящер, все окружающие долины.

Слева от меня равнина простиралась в бесконечность. Сколько я ни вглядывался, а так ничего и не увидел на гладкой земле. Ни одного дерева. Вообще ничего. Коричневая лента, смыкающаяся где-то вдали с небом. Хорошо хоть небо голубое. Если бы над равниной висели свинцовые тучи, я либо свихнулся бы прямо здесь, либо повесился. А скорее всего и то, и другое вместе.

Впрочем, завтра может случиться и так.

Справа, а если смотреть относительно солнца, то на севере, плоскую равнину разбавляло непонятное возвышение, по которому, как мне показалось, проходила серебристая полоса. Со своего места я не мог разглядеть, что именно это было, но, по моим прикидкам, полоса находилась примерно в километре от меня. Придется, как минимум, подойти поближе и посмотреть.

Я обернулся на «свой лес», выискивая хороший ориентир, который смогу увидеть издалека. Не хватало бы еще заблудиться.

Ориентиров здесь не имелось. Лес рос абсолютно одинаково, и издалека смотрелся однообразной серой массой. По солнцу? Я могу упасть и потерять сознание, а солнце за это время уйдет в сторону. Часы работают как попало, поэтому и они мне не помощник. Придется сделать по-другому.

Я вернулся в лес и за некоторое время наготовил полтора десятка тонких жердей, высотой примерно в метр. В том месте, где я вышел, оставил отметку ножом на дереве, зачистив кору. Связанные веревкой жерди забросил за спину и поковылял в сторону полосы. Примерно каждые семьдесят шагов я останавливался и втыкал в трещины на земле одну из палок. От каждой такой палки я мог разглядеть предыдущую. Я сам себе размечал путь, хотя и сознавал, что если вдруг налетит непогода или туман, то сразу потеряюсь. Каким возможен ветер на этой равнине, мне даже не хотелось представлять. Однажды я видел в горах, как ветер приподнял в воздух человека и пронес его в полуметре над замерзшим озером, перекинув на другой берег. Мне показалось, что ветра здесь могут быть не слабее. Снежные высокие горы и плоская огромная равнина. Со стороны гор здесь способен образоваться ураганный воздушный поток.

Я вновь оглянулся и замер. Может, не стоит и идти? Хотя, без воды я все равно умру. Даже раньше – за мной придет треклятый пес. Забиться бы в свою нору и сдохнуть… Почему бы и нет? По-моему, не самый плохой вариант в нынешнем положении.

Мне показалось, что я шел до полосы целую вечность. Возможно, так оно и было: я не просто истратил все жерди, но и последние четыре из них воткнул в землю в доброй сотне метров друг от друга. Насыпь оказалась дальше, чем казалось, и это меня пугало. Пугало каким-то животным инстинктом – больной и раненый зверь, заключенный в мое тело, беспокоился, что отошел от своей норы слишком далеко.

Дело даже не в том, чтобы найти в себе силы дойти обратно - доползу, если надо - а в том, что здесь меня могла подстерегать опасность. И да, где-то еще бродит пес, для которого я стал уже не просто врагом, а едой, непосредственной целью охоты.

И еще незнакомец, укравший мое снаряжение.

Впрочем, хоть тот, хоть другой, легко достанут меня где угодно на этой проклятой пустоши.

Земля по мере приближения к насыпи становилась все суше, хотя никакого подъема вверх не ощущалось. Не сказать, чтобы меня это обрадовало - ведь я надеялся найти здесь воду. В идеале, чтобы как в сказке: с чудесным и спасительным колодцем. Может даже волшебным. Жаль, что мои реалии далеки от сказок. Впрочем, если вспомнить первые издания братьев Гримм, так уж лучше вот такая реальность, как сейчас – не хотелось бы, чтобы меня заставили плясать в железных башмаках до смерти или зажарили на сковороде.

Насыпь полого возвышалась над равниной, в два моих роста, в верхней половине покрытая сверкающими на солнце гладкими плитами. Не зеркальными, но блестяще-серебряными, с хорошо видимыми вблизи ровными серыми стыками. Именно эти плиты и показались мне издалека той самой полосой. Я подошел ближе и потрогал основание насыпи. Такого же цвета, как и вся земля вокруг, она, тем не менее, была плотной и шершавой, словно спрессованный песок. Но меня поразило другое: несмотря на то, что на небе нет ни облачка, а полдень уже явно миновал, насыпь была холодна, и, одновременно с этим, казалась живой, словно гигантская змея, опоясывающая землю и покрытая сверху блестящим панцирем.

Я долго стоял и смотрел на живой вал, не в силах пошевелиться, будто оцепенев от неведомого гипноза. Может, гигантская голова уже вынырнула из песка и, скользя раздвоенным языком по губам, поймала меня в ловушку своих глаз? Я с трудом стряхнул наваждение. Нет, конечно, никакая это не змея. Я просто болен и устал.

Снова оглянувшись вокруг в поисках пса и не найдя его, я полез на насыпь. К счастью, подъем оказался не настолько крут, чтобы я с ним не справился даже в своем плачевном состоянии. Плиты были полностью лишены пыли, что выглядело удивительным и еще больше увеличивало сходство со змеей. Я боялся поскользнуться, но все же выбрался на самый верх насыпи, стараясь не думать о том, как стану спускаться вниз.

Насыпь оказалась широкой, около двадцати метров. Почти всю ее ширину занимало металлическое покрытие, выдаваясь из насыпи сантиметров на тридцать. Оно напоминало сверкающее шоссе. По другую сторону насыпи тянулась все та же коричневая сухая земля, упираясь горизонтом в едва заметные горы. Значит, с этой стороны мне шах. Зато справа, метрах в двухстах, на земле валялись останки большого механизма или сооружения. Надо было идти к ним и смотреть. Если и там ничего нет, то мне мат. Позорный проигрыш на шахматной доске жизни.

Металлическую полосу «шоссе» я потрогал с опаской. Вообще бы не стал трогать, но ведь все равно ее придется переходить. На ощупь вроде бы обычный металл, слегка нагретый солнцем. Я направился к сооружению прямо по нему, словно по дороге. А может, это дорога и есть? Я вспомнил знакомого автостопщика и улыбнулся. Кто знает, может, вдали сейчас покажется груженая арбузами фура, а я подниму руку с оттопыренным вверх большим пальцем?

Чем ближе я подходил к обломкам, тем больше они казались. Вытянутая серая сосиска в несколько сотен метров, может даже в километр, изломанным червем тянулась вдоль дороги. Кроме того, что конструкция походила на червя и на сосиску, еще она была похожа на поезд. Очень большой поезд. Уж больно хорошо угадывались в изломанной машине – а уже стало понятно, что это именно механизм – длинные вагоны, соединенные чем-то похожим на гофру. Вот только «вагоны» очень большие. В несколько раз больше, чем нормальный железнодорожный вагон. И без колес. Хотя, возможно, они просто утонули в земле.

Глядя на вагоны, я уже совсем ничего не разбирал в происходящем. Больной горячечный бред, по-другому и не скажешь. Все, что я видел вокруг: выжженная равнина, вырубленное в скале лицо, «живая» насыпь, поезд – все было абсолютно чужим, непонятным, незнакомым. Необъяснимым. Если допустить еще то, что мои часы на самом деле в полном порядке, то получалось нечто либо фантастическое, либо психическое. Так как я очень практичный зверь, то, скорее всего, последнее. Другой вопрос, что жить мне все равно хотелось. А желание жить, в свою очередь, требовало исследования «поезда».

Больше всего в нем пострадал последний вагон. Создавалось впечатление, будто состав, если это действительно был состав, прямо на ходу ухватил огромный ящер и сбросил его с путей. Пожевав вагон, монстр, видимо, осознал его несъедобность, и потерял к добыче всякий интерес. Я невольно поискал взглядом следы мощных лап на земле и, не найдя их, усмехнулся. Фантазер, блин.

Зато, осмотрев вагон вблизи, мне стало не шуток. Толстый металл оказался изорван, будто консервная банка. Местами его поверхность пересекали глубокие борозды. Больше всего они были похожи на те следы, которые оставляет медведь на деревьях, когда метит свою территорию. Вот только «медведь» сюда приходил побольше нашего, раза эдак в четыре. Но даже такой твари не пришлось бы под силу изорвать металл и так изгрызть крышу. И борозды, и полосы изорванного металла, не вызывали чувства их случайного повреждения. И это пугало.

Я подошел к вагону с задней, торцевой стороны. Отсюда вагон был пожеван гораздо больше, а обшивка и вовсе оказалась сорвана и валялась рядом беспорядочными кусками. Даже не тронутыми ржавчиной, что выглядело странным. Поезд явно лежал здесь очень давно, но ржавчины не было видно нигде, ни на одной детали.

Через дыру в обшивке я разглядел дверь. Обыкновенную дверь, как в привычном железнодорожном вагоне. Вполне адекватного размера. Ну, разве что чуть-чуть побольше привычной. С круглым стеклом, покрытая блеклой красной краской, слегка облезлой. От ее обыкновенности мне почему-то сразу полегчало. Словно убрали свинцовую плиту с груди. Защемило сердце и захотелось плакать. Возникла сумасшедшая мысль, что если я открою дверь, то за ней увижу Шема, Кенгу, родные горы – свое, привычное. Буду смеяться, пить пиво и рассказывать им про тот бред, который видел, пока лежал без сознания. Эта мысль бешено стучалась в моей голове, требуя немедленно пролезть в дыру обшивки, пролезть и потянуть дверь на себя, повернув блестящую ручку.

Я подавил мысль, поймав ее и свернув ей шею. Это далось нелегко, и я потратил несколько минут на борьбу с ней. Мысль оказалась сильной и живучей. На работе бы такую мощность мыслительной деятельности, когда проводку рассчитываешь. Так ведь нет, там наоборот, только в сон клонит. Несправедливо как-то мир устроен.

Задавив панику, я сбросил ее труп куда-то в помойную яму сознания, на задворки мышления. Надеюсь, она не восстанет, словно зомби, и не выползет обратно, вцепившись мне в глотку в самый неподходящий для меня момент.

Сразу после мысленного убийства я пролез сквозь дыру в обшивке и встал рядом с дверью, пытаясь разглядеть сквозь стекло хоть что-нибудь внутри вагона.

Ничего. Просто ничего не видно. Одни лишь смутные очертания.

Я повернул ручку и потянул дверь на себя. Та беззвучно и легко приоткрылась на пару сантиметров. Я вновь прикрыл ее, но продолжал давить ручку вниз, боясь, что замок вдруг защелкнется, и моя надежда умрет вместе с этим сытым смазанным щелчком. А затем умру и я, с окровавленной головой, разбитой в безумии о мутное стекло.

Не знаю, что заставило меня обернуться. Случайность ли, или же какой-то инстинкт, то ли человеческий, то ли дикий звериный. Меня пронзил страх, чувство опасности, хотя уши не уловили ничего, я готов был в этом поклясться. На всей равнине царила могильная тишина.

По дороге, вдали, примерно там, где я на нее вышел, навстречу мне бежала фигура. Не человека. Я видел две руки и две ноги, но совершенно точно это был не человек. Слишком плавно двигался, и не теми пропорциями обладал. Заметив, что его обнаружили, существо остановилось. Оно все еще находилось слишком далеко, чтобы я мог разглядеть его детально, но все же я узнал в нем ту самую тень, того незнакомца, которого видел рядом со своим логовом. Существо подняло вверх руку с каким-то зажатым в ней предметом, сверкнувшим в лучах солнца. Вопль, который последовал вслед за жестом, заставил меня вздрогнуть и отшатнуться к двери, гладкую ручку которой я все еще сжимал, прижавшись спиной к нагретому солнцем металлу.

Уловив мое движение, существо зарычало и вновь взмахнуло предметом в руке. Господи, оно было не таким уж и большим, возможно, моих размеров, но я слышал его яростное рычание даже отсюда. Скорость же, с которой существо после этого бросилось в мою сторону, просто ужасала.

Страх сковал меня, словно цепями. Челюсть задрожала, а на глаза навернулись слезы. Смерть, которая так грезилась мне. Смерть, которая, чавкая, станет пожирать мое парное мясо.

Соприкоснувшийся со стеклом двери затылок вывел меня из ступора. Суетясь, я повернулся и, приоткрыв дверь, ввалился внутрь чрева металлического червя.

***

Замок двери защелкнулся с тугим масляным звуком. И тотчас мою голову адской раскаленной иглой пронзила боль. Сжав виски, я упал на колени и прижался лбом к полу, даже не обращая внимания, что на нем было. Вдохнуть не получалось. Сознание подернулось дымкой, через которую полезли образы. Вначале мутные, едва различимые, они внезапно стали четкими, ясными – и тут же боль ушла, словно сжалась в точку и ее стерли большим ластиком.

Промелькнуло темное помещение, пол которого был покрыт черной жидкостью, в которой плескалось нечто длинное и скользкое. На мгновение я даже разглядел пасть, покрытую бесчисленными зубами. Затем пасть исчезла, и ее место уступила картина поля с лежащими на нем телами непонятных, неведомых мне существ, покрытых крупными язвами, из которых сочился гной. На моих глазах одно из тел разбухло, раздалось, порвалось, и из него высунулось отвратительное белое щупальце. Моргнув, картинка сменилась, и я увидел фигуру в балахоне, ту самую, которая преследовала меня. Серая хламида с длинными полами, подпоясанная серым же поясом, была сильно потерта и грубо заштопана в нескольких местах. Из широких рукавов виднелись лапы. Да, именно лапы. В одной из лап существо сжимало нечто похожее на каменный топорик. Большой просторный капюшон полностью скрывал голову и лицо. Или морду? Фигура существа не пропадала, поэтому я смог рассмотреть ее подробнее. Несмотря на свободный пыльник, чувствовалось, что существо довольно худощавое. В нем наблюдалась какая-то легкая непропорциональность, режущая глаз, но которую никак не получалось определить. Что-то не так с лапами, но плащ слишком уж хорошо все скрывал. Быстрым движением существо вдруг подняло свободную лапу и откинуло капюшон. На меня смотрели большие круглые кошачьи глаза. Нет, не кошачьи… Или все же кошачьи? Морда действительно походила на кошачью, но имела очень тонкие, будто рисованные линии. Шерсть была серой, очень короткой и, кажется, очень плотной. Над правым глазом через голову с узкими рысьими ушами, украшенными кисточками, уходила полоса красной шерсти.

Заглянув в бездонные зрачки существа, я потерял сознание. Так ни разу и не вдохнув, я израсходовал весь кислород в легких.

***

В отключке я провалялся недолго. В дверь колотилось нечто бешеное, настойчивое, безумное, царапающее, пытающееся прорваться сквозь преграду. Рукоятка то и дело крутилась туда-сюда, но дверь оставалась на месте. Существо в балахоне, судя по всему, не являлось той тварью, которая исцарапала вагон, иначе бы уже давно сорвало дверь с петель.

Проклятье, подумал я, а дверь-то все-таки захлопнулась. И как мне потом отсюда выбираться?

Существо прекратило долбиться в дверь, и я снова ощутил в голове муть и накатывающую боль. Тварь вновь лезла мне в голову. Ну, уж нет! Усилием воли я прогнал из башки туман и встал, опираясь на палку. Пошла вон, сука!!!

За дверью раздался вой. Такого воя я не слышал еще никогда в жизни. Чужой, неописуемый стон, тяжелый, неимоверно горестный, от которого хотелось лечь и зарыдать, а затем просто умереть, разодрав себе череп в попытке добраться до мозга и унять эту скрежещущую тоску.

Господи, зачем же так убиваться из-за ускользнувшего обеда?!

Я сам завыл, в приступе неконтролируемого безумия, и начал изо всех сил колотить дверь со своей стороны.

- Уйди от меня, сука! Зачем ты преследуешь меня?! Сука, сука, сука!

Меня не хватило надолго, и я тяжело сполз по стене на пол, размазывая рукавом сопли и слезы.

В этот раз я не сумел заблокировать свое сознание. Но теперь в мой разум проникали не картины. Я ощутил прикосновение, будто меня обнял некто пушистый и теплый, обнял и прижал к себе, успокаивая, поглаживая. Он ласкало мое сознание до тех пор, пока из него не исчезли все ноты безумия, на которых играл яростную сонату шаткий разум. Я не мог сопротивляться, лишь лежал и подрагивал, не в силах шевельнуться.

Когда мое мышление вернулось в норму, ощущение чужого существа в голове исчезло. Я вновь остался один.

Я настолько устал, что решил не думать о произошедшем. Я боялся, что свихнусь прямо здесь, и начну с воем носиться по помещению, колотясь о стены и ломая кости о металл. А потом сдохну в корчах. Возможно, мой труп мумифицируется, и пролежит здесь тысячелетия.

Или его кто-нибудь съест.

Я осмотрелся.

В вагоне было светло. Во-первых, в темно-серой обшивке оказалось много прорех, тех самых, то ли от зубов, то ли от когтей, то ли от чего-то иного. Во-вторых, оказывается, часть верхней обшивки пропускала свет внутрь. Словно тонированное стекло. Иными словами, верхняя часть вагона сделана из прозрачного «металла». Конечно, здесь казалось темней, чем снаружи, но видимость все равно оставалась прекрасной.

Некоторые прорехи в крыше выглядели большими. Настолько, что я бы пролез в них наружу. Вот только добраться до них казалось невозможным – слишком высоко для меня. Сам же вагон изнутри был абсолютно пуст. Как будто я находился в огромной квадратной трубе. Если бы я не видел, каково сооружение снаружи, то подумал, что зашел в обыкновенный металлический ангар, на полу которого местами виднелись маленькие барханчики песка, очевидно попавшего сюда сквозь прорехи.

Я медленно двинулся вдоль одной из стен. Песок противно хрустел под ногами. Один из барханчиков побольше я потыкал палкой. Внутри него песок оказался слегка сырым. Я попытался придумать, как выпарить из него воду, но не смог.

Я прошел половину вагона, прежде чем наткнулся на еще одну дверь в стене. Это была большая дверь, гораздо больше, чем та, через которую я сюда проник. Огромная дверь не просто возвышалась до потолка, но и захватывала его половину. В ширину же была метров восемь. Слева от нее располагалась большая коробка с кнопками. Вероятно, пульт управления дверью. Его я изучил с большим интересом.

В первую очередь рассмотрел все надписи. Это я посчитал самым важным – поиск информации, толчка к размышлению. Надписи действительно имелись, но прочитать их я не смог. И даже сказать, к какой письменности они относятся. Крупные символы причудливо складывались из линий разной длины. Их нанесли черной краской на поверхность пульта. Судя по тому, как располагались линии по отношению друг к другу, значение имели не только их длины, но и углы пересечений. Некоторые символы размещались в квадратах или треугольниках. Кружочков я не заметил. Хотя, кнопки были круглыми.

Так как изучение пульта не дало мне совершенно ничего, кроме еще большей запутанности, я принялся нажимать на все кнопки подряд. Вначале по очереди, потом пробовать сочетания. Ничего. Пульт оказался мертв. А, собственно, на что я надеялся?

Я прошел в самый конец длиннющего вагона. Там располагалась еще одна дверь, двухстворчатая. Каждая из этих створок практически повторяла ту самую дверь, через которую я сюда проник – с такими же «железнодорожными» окнами и такой же блекло-красной окраской.

Я заглянул в окошко. За дверью виднелась небольшая комната, явно тамбур, из которого вела еще одна дверь – надо думать, в следующий вагон. Я повернул ручку и прошел внутрь. А что мне еще оставалось делать? Одним песком сыт не будешь.

В тамбуре я задерживаться не стал. Мне жутко хотелось спать, но еще больше хотелось есть и пить. В особенности пить, конечно. Если я не найду воду в ближайшие несколько часов, то слишком ослабею, чтобы продолжать поиски. С одной стороны, сон необходим больше, чем еда. С другой стороны, хотя сон и придаст сил, но также добавит и обезвоживания. Даже не знаю, что сейчас лучше.

Следующий вагон не был пустым. Точнее, пустым он был, но не в том смысле. Передо мной лежал широкий чистый коридор, по обе стороны которого тянулись стены с многочисленными дверьми. Все серебристо-сияющего цвета. И здесь не имелось прозрачного потолка, но зато висели лампы – длинные узкие светящиеся полосы по потолку вдоль стен, испускающие мягкий холодный свет.

Все двери обладали толстыми окнами, да и сами они были, наверное, с ладонь толщиной. И стекла в них были такими же. При этом стекла выглядели абсолютно прозрачными, и совсем не искажали картинки. Внутри комнаты, куда вела первая дверь, я разглядел стеллажи с непонятными предметами. Ручки на всех дверях коридора отсутствовали.

Я попытался толкать, прикладывать ладонь к разным местам на ближайшей двери и рядом с ней, но никакой реакции не дождался. Тогда я поплелся по коридору, пробуя каждую дверь и разглядывая содержимое комнат.

Во многих из них стояли стеллажи, похожие на оружейные стойки. Я не разглядел ничего похожего на автомат Калашникова, но по обводам того, что лежало на стойках, создавалось впечатление именно оружия. Поэтому к середине вагона я сделал логичный вывод: здесь оборудовали нечто вроде арсенала или склада военной амуниции. К сожалению, ни одно из того, что я увидел, не дало никакой зацепки для того, чтобы сформировать представление о внешнем виде хозяев поезда. С другой стороны, может оно вообще все награбленное?

А еще я нашел в коридоре тележку. Не заметил ее до тех пор, пока едва не стукнулся о нее коленями. Отчасти потому, что я все свое внимание сконцентрировал на дверях; отчасти потому, что ее цвет был один в один с цветом коридора и пола. Отличная маскировка, только бессмысленная. Засунешь в угол и не найдешь, пока не наткнешься. Такие вещи необходимо красить в красный. Хотя – возникла в голове мысль – может, хозяева поезда не различают красный цвет или вовсе видят по-другому?

Тележка представляла собой платформу метр на полтора, с большой удобной ручкой, парящую в полуметре над полом. Я попробовал поднять ее повыше, потом перевернуть, но ничего не вышло. Это настолько шло вразрез с известными мне законами физики, что я даже попробовал ручку тележки на зуб. Черт побери, а вдруг она съедобна? Я был разочарован. Это оказалась только тележка и ничего более.

Платформа плавно скользила над полом. Я легонько толкнул ее ладонью, и она проплыла сама по себе еще с метр. Я вытащил из рюкзака репшнур и привязал его к ручке. На другом конце шнура сделал петлю «проводника» и потянул за собой. Может, найду чего-нибудь в поезде нужного, и тележка пригодится. Интересно, а эта штука будет работать снаружи? Мне представилось, как я перемещаюсь по пустыне, толкая перед собой тележку с тряпьем, словно космический бомж. Вот уж никогда не думал, что докачусь до такого.

Фантазии о вселенском скитании приподняли мне настроение, и я перешел в следующий вагон.

Коридор оказался настолько идентичен предыдущему, что я даже испугался – вдруг он закольцевался, и мне теперь придется остаток всей своей рысьей жизни блуждать по нему с тележкой.

Двери оказались тоже точно такими же, как и в предыдущем вагоне, но теперь комнаты были набиты другими предметами. Я разглядел что-то очень похожее на одежду, обувь, посуду, белье… Возможно, мое подсознание подгоняло полученную глазом картинку под то знакомое, которое я уже видел в своей жизни. Но, как бы то ни было, я все равно точно так же не смог открыть ни одну из дверей.

Зато следующий вагон выглядел полностью другим. Коридор сразу изгибался и менял свое направление к правой стене, а затем снова поворачивал и шел уже вдоль нее. И по левую руку я сразу нашел незакрытую дверь.

Здесь уже не было столь аскетичной обстановки, как в предыдущих вагонах. Помещение изобиловало столами, шкафами, полками, ящиками и ящичками, разными непонятными приспособлениями. На полу валялось множество предметов, через которые  приходилось переступать.

Здесь валялось много разной посуды. Не знаю, впрочем, можно ли отнести к посуде шестиугольный сосуд с выпуклым дном и крышкой, но мне кажется, что можно. Побродив по помещению, подбирая и рассматривая предметы, на которых встречались все те же неизвестные мне символы, что и на безжизненном пульте в «ангаре», я сделал вывод, что это кухня. Пусть странная, пусть непонятная, но именно кухня. Судя по всему, хозяева поезда как минимум имели схожую с людьми биохимию и употребляли схожую по структуре термически обработанную пищу. Но, скорее всего, они были крупнее – столы доходили мне до пояса, а некоторые и до груди.

Еда… Если это кухня, то здесь должна храниться еда. Но меня постигло жестокое разочарование. Тут не было не то, что еды, но даже ничего похожего на упаковку для нее. Я осмотрел каждый ящик, заглянул в каждый шкафчик, обошел все помещение, которое вместе с многочисленными закутками занимало примерно четверть вагона. Но не нашел ничего съедобного и даже похожего на таковое.

Возможно, поезд потерпел крушение слишком давно, и еда, если таковая была – а если это кухня, то она должна была быть – просто разложилась. Но, тогда я должен увидеть плесень, сырость и тому подобное. Ничего же этого нет. И если все произошло очень давно, то почему все еще горят лампы на потолке? Кстати, я не нашел ни одного подобия выключателя. Впрочем, вряд ли я рискнул бы им воспользоваться.

Тележка легко проходила над мусором, и это мне нравилось. Не нравилось другое. Я не обнаружил совсем ничего, что могло бы напрямую использоваться как оружие. Ни одного ножа, например. Или чего-нибудь похожего. Да здесь вообще не было НИ ОДНОГО острого предмета. Вот это в голове не укладывалось никак. Даже у неандертальцев имелись должным образом сколотые камни для режущих работ. Как могли создатели поезда обходиться без острых предметов, я не понимал.

А никак не смогли бы и не обходились. Ведь я видел «арсенал». Значит, они были отнюдь не пацифисты. Любая эволюция оружия не могла пройти мимо предмета, подобного ножу или хоть чему-то с острыми гранями. Или я слишком стереотипен в мышлении, что тоже возможно.

Толкнув очередную дверь, я вышел в огромный зал, наполненный столами и стульями. Столовая. Значит, с кухней я угадал.

Столовая не отличалась от других привычных мне столовых. Аскетичная, с идеально белыми стенами. Столы с прозрачными крышками доходили мне до груди, а стулья вполне сошли бы за трон. Те, кто здесь когда-то обедал, были примерно на полметра выше меня. Баскетбольная сборная? Пожалуй, я бы не удивился.

В одном месте крыша вагона оказалась порвана. Возможно, тем же звероящером, который пожевал поезду хвост. А под одной из прорех стол был перевернут, и образовывал нижним отливом нечто вроде чаши… наполовину наполненной водой.

Я не поверил своим глазам. Присел рядом со столом, ткнул пальцем, затем тщательно понюхал и мазнул на нос. Это была именно вода. Дождевая вода, невесть когда попавшая сюда через дыру в металле и сохранившаяся в удачно опрокинутом столе.

Я присел на тележку и заплакал. Навалилось какое-то щемящее сердце чувство. И еще – мне никогда так не хотелось сильно умереть, как сейчас. Просто лечь на тележку, закрыть глаза и умереть.

Проплакавшись, я потер виски. Усталость. А еще у меня все болело. Мне остро требовались три вещи – вода, еда и сон.

На воду хотелось накинуться и пить жадными глотками. А потом умереть, ага. В принципе, таблетки для лечения кишечной инфекции у меня в аптечке лежали, вот только я бы все равно умер от обезвоживания. Диарея, штука такая. Как бы мне ни хотелось пить, так просто употреблять эту воду я не собирался. К чему это могло привести, уже видел в своих путешествиях по Южной Азии, да и во время двух пережитых наводнений, когда целые области буквально всплывали из-за поднявшихся на многие метры рек. Так что, нет, спасибо.

Вода, к тому же, не производила впечатления чистой. На ее поверхности плавала пыль и мелкий мусор, на дне стоял какой-то непонятный осадок. Запаха, впрочем, я не чувствовал, и это давало некоторую надежду.

Я аккуратно, стараясь не поднимать со дна муть, начерпал в одну из принесенных с кухни кастрюль воды и забросил туда несколько кристалликов марганцовки. Пока вода отстаивалась, тележкой перевез из кухни к тем дверям вагона, которые шли к голове поезда, несколько тяжелых ящиков и построил из них нечто вроде баррикады. Ручку двери из столовой в предыдущий вагон подпер стулом и тщательно зафиксировал. Чем черт не шутит. Гостей я не звал.

Вернувшись, аккуратно слил большую часть воды в другую кастрюлю, а мутный коричневый осадок выплеснул на пол. Затем, взяв из аптечки пачку активированного угля, мелко истолок все таблетки и зашил полученный порошок крупными стежками между двумя ватными дисками, тоже взятыми в аптечке. Получилось нечто вроде грубого фильтра, который как раз по размерам оказался чуть больше горловины термоса. Через него я стал процеживать воду в термос, переливая его затем в чистую «кастрюлю». Фильтровалась вода медленно, хотя эффективность угольного фильтра, как такового, оставалась низкой, как бы я ни старался хорошо измельчить таблетки.

Процедив воду, я установил кастрюлю на спинки опрокинутых стульев так, чтобы она находилась на некотором расстоянии от пола, а потом положил под нее восемь таблеток сухого горючего – все, какие нашел в рюкзаке. Спустя пятнадцать минут, когда таблетки прогорели, у меня образовалось два литра кипятка. Кипела вода слишком мало, всего восемь минут, но даже это уже было хорошо. Забросив в воду немного лимонника, я доел сиротливо лежащие в кармане батончик и орехи. Обжигаясь, залил в себя половину воды, перелил остаток в термос.

И завалился спать прямо здесь же.

***

Вбивая зубья кошек в фирн, я поднимаюсь все выше и выше. Темнеет. До седловины осталось совсем немного. Скалу перед ней я прохожу ходом, свободным лазанием, не обращая никакого внимания на летящие из под моих ног вниз камни. Все равно я один.

Седловина, на которую я вылез, оказалась узкой, на одного-двоих. Всего около метра шириной. Площадки никакой нет и в помине: острый, как забор, гребень, узкая прореха в скалах. Словно надорванная прорезь для пуговицы в огромном неухоженном пиджаке великана, уснувшего навеки и создавшего складками своей одежды безумные хребты.

Осторожно, чтобы не загреметь вниз, я сажусь на гребень и гляжу на запад, где разливается киноварь заката.

Кровавое солнце хмельным джокером скалится на меня, шепчет и уговаривает соскользнуть вниз, добавив свою кровь в палитру вечерней расцветки. Лучи оглаживают мою обветренную, искусанную морозом и снежной кашей морду, как лучшая на свете любовница. Куртизанка, держащая за спиной отравленный кинжал.

Весь мой мир – горы, походы – отрава. А иного у меня нет. Я травлю сам себя, доверившись обманчивым теплым прикосновениям. Заблудился в бесконечном лабиринте созданных подсознанием иллюзий. Сам себе я создал самую страшную и устойчивую форму безумия, в которой реальный мир так тесно переплелся с миром ирреальным, безукоризненно подогнанным под реальность. И, в конце концов, превратившимся в подводную часть айсберга моего бытия.

Человек, который считает себя рысью. Создание, влачащее жалкое существование, вместе с тем превращенное в идол для многих начинающих туристов и альпинистов мира реального.

Стоит только пожелать, как я умру. Стоит только пожелать и прыгнуть вниз.

Я опускаю взгляд на склон, все еще освещенный последними лучами солнца.

Метрах в двадцати ниже я вижу фигуру в сером балахоне, с ледорубом в руках. Свободной рукой она откидывает капюшон, и я узнаю сына.

- Пап! Ты чего там застрял? Тебе помочь? Пап?

В это же время сверху, со скалы, начинают сыпаться камни. Один из обломков скалы с грохотом падает рядом со мной, и я просыпаюсь.

***

Сквозь продранные веки сна сознание приходит в себя еще несколько секунд, пока до меня не доходит - грохот так и не прекратился. Некоторое время я пытаюсь понять, что происходит, пока, наконец, не соображаю: грохот доносится с той стороны вагона, откуда я пришел. Кто-то явно хочет со мной пообщаться. Только вряд ли для того, чтобы потравить анекдоты за кружечкой кипятка с лимонником.

Стоило окончательно проснуться, как в голове снова возникла знакомая муть. Опять эта тварь! Видимо, попала внутрь поезда через одну из прорех в обшивке крыши. Твою же мать, ну неужели здесь действительно больше некого сожрать, кроме меня?!

С трудом прогнав из головы настойчиво лезущего туда монстра, я забросил на тележку рюкзак, термос с водой, два стула, и помчался к другим дверям.

Некоторое время ушло на то, чтобы разобрать баррикаду. Тороплюсь я так, что не обращаю внимания ни на ноющий таз, ни на вспыхивающую боль в плече и руках. Проклиная преследователя, я, наконец, вываливаюсь в тамбур и подпираю стулом ручку. Но это не задержит преследователя надолго. Поэтому следующую дверь я не просто подпираю вторым стулом, но и тщательно привязываю ее ручку к спинке, при помощи срезанной с рюкзака стропы. Пусть повозится, скотина.

Судя по возмущенным воплям и грохоту, «скотина» как раз пробежала столовую и попыталась проникнуть в тамбур.

Ага, удачи.

Этот вагон я не стал подробно исследовать. Коридор шел вдоль стеклянной стены, за которой виднелись комнаты со столами, разбросанными на полу непонятными предметами, распахнутыми шкафами и ящиками. Все было ясно и так – здесь уже побывали до меня. И вынесли отсюда все, что могло пригодиться. Если тварь, преследующая меня, так легко смогла сюда проникнуть, даже несмотря на запертую дверь, то вряд ли ей подобные оставили поезд без внимания. Уж не знаю, сколько лет назад этот железнодорожный левиафан слетел с откоса, но разграбили его уже очень давно. Только в компьютерных играх главный герой находит в развалинах еду, оружие, патроны и медикаменты, несмотря на то, что апокалипсис случился не вчера и не позавчера. Реальность сильно отличается от фантазий, поверьте.

Я не стал заходить в комнаты, предпочитая осматривать их сквозь стекло. Я находил их похожими на лаборатории. Мертвые мониторы, множество разных приборов, провода, в некоторых даже клетки. И в одной из таких комнат стояло несколько больших клеток, в которых я бы вполне поместился. И они не были пустыми.

В эту комнату я зашел. Клетки представляли собою не классические клетки в нашем понимании, а нечто вроде капсул из прозрачного пластика, но армированного металлом. Армированного именно решеткой, отчего и складывалось впечатление о клетках. Да вот только это и были клетки: в каждой из них на полу лежал скелет, размером со взрослый человеческий.

Узники явно были антропоморфными созданиями. Две ноги, две руки. А вот ступни совершенно не похожи на мои. И пальцы рук тоже другие. Как и черепа. Я совсем не разбираюсь в костях, и вряд ли смог бы без подсказки интернета отличить человеческий череп от черепа обезьяны, однако черепа у умерших в клетках даже близко им не соответствовали. Еще они не были похожи на собачьи или птичьи, и я не заметил на них рогов или наростов. На этом все пои познания в костях закончились.

Осмотрев на всякий случай комнату, и убедившись, что отсюда нечего взять, я двинулся в следующий вагон.

Здесь располагались жилые комнаты. По крайней мере, мне кажется, что кровати должны быть или в жилых комнатах, или в публичных домах. А так как крайне маловероятно, чтобы я блуждал по дому терпимости и толерантства на колесах, я сделал выбор в пользу жилого варианта.

И он тоже отказался разграблен донельзя.

Я не нашел ни единого намека на одеяло или одежду, хотя шкафы явно подразумевали, что хозяева поезда одежду носили. А зачем еще нужны шкафы в жилых комнатах? И, тем не менее, комнаты поражали пустотой и одновременно бардаком. Все, что могло быть оторвано или опрокинуто, таковым и являлось. Здесь мародерствовали не одно поколение.

Впрочем, не только мародерствовали. В одной из комнат, которая по размеру оказалась раза в четыре больше, нежели остальные, на кровати восседал труп. Точнее, уже не просто труп – мумия. Ее руки были разведены назад и привязаны проволокой к спинке кровати.

И да, мумия имела череп, похожий на человеческий.

Размерами, правда, она превосходила меня едва ли не в два раза. Как раз под те самые столы и стулья, которые я видел в «столовой». Наверняка передо мною находился труп одного из хозяев поезда. Или, судя по самой большой комнате жилого вагона, передо мной сидел труп самого Хозяина поезда. Так сказать, Начальника Поезда.

У его вытянутых ног лежал череп. Точно такой же череп, который я видел в останках от существ, заточенных в клетки. Но что это означало, я не имел ни единого представления.

Запах от трупа отсутствовал. А мумия должна пахнуть? Не знаю. Мой палец легко проделал в грудной клетке высохшего трупа дыру. Сколько лет он здесь лежит? Вопрос меня занимал, да вот только не нашлось рядом со мной всезнающего ворона, который бы прокаркал песнь о битве за поезд, случившейся сотни или даже тысячелетия назад.

На всякий случай я пару раз пнул тележку – вдруг заговорит. Та предпочла заговорщицки промолчать.

Ну и хрен с тобой.

У входа в следующий вагон я остановился в нерешительности. Воду я не любил. А передо мною была именно вода. Грязная, мутная, с запахом классического болота, занимающая все видимое пространство вагона. Это был точно такой же ангар, подобный которому я обнаружил в первом «вагоне». За той лишь разницей, что его заполняла невесть откуда взявшаяся вода.

Впрочем, из воды кое-где поднимались останки разрушенных стен. Они иззубренными гребнями тянулись к потолку, но, не доставая, опадали вниз, снова прячась в жиже.

Я сглотнул. Лезть туда не хотелось. Но, и идти обратно тоже.

Я повернул тележку и провел ее над водой. Тележка продолжала парить и над ней. Классная штука! По крайней мере, ботинки останутся сухими. Я пожалел, что в моих многочисленных походах у меня никогда не имелось такой платформы под рукой. С другой стороны, не знаю, как тележка прошла бы через крутой сложный перевал. Однако на подходах она позволила бы сэкономить много сил.

Надев рюкзак, я уселся на тележку и принялся палкой отталкиваться от дна. Неглубоко, и палка пока едва уходила на ладонь, хотя рядом с дверью воды было еще меньше. Сама тележка легко скользила над мутной поверхностью.

Но стоило мне отплыть от дверей метров на двадцать, как дно стало резко уходить вниз. Полметра, метр и… я просто не смог достать дна.

На несколько мгновений я оцепенел. С одной стороны оставалось только радоваться, что я не сунулся сюда пешком. С другой стороны… Куда делся пол? Вагон не мог ездить без пола. Следовательно, пол изначально имелся, а исчез позже. А вот почему исчез, вопрос интересный. Возможно, жизненно важный.

Я не придумал ничего иного, как положить палку на тележку и, улегшись на нее плашмя, начать грести руками. Тележка пусть и не торопливо, но легко скользила над водой. Свет проникал через прозрачный потолок. Создавалось впечатление, будто я плыву сквозь болото в джунглях.

За моей спиной открылась дверь. Я кожей ощутил движение воздуха, и оглянулся.

У воды стояла тварь в сером балахоне, и с точно такой же тележкой, как у меня.

- Ах ты ж ублюдок! – заорал я, привстав на колени. – Пошел на хер! Отстань от меня, сука! Иди вон!

Но тварь не послушала, а деловито поставила на воду тележку, оттолкнулась от берега и, достав откуда-то из-за спины здоровенный черпак, явно взятый из кухни, погребла в мою сторону.

Сказать, что я охренел, не сказать ничего. От возмущения, которое наполнило меня, я сразу заткнулся. Черпак! Это же надо, а?

Судя по тому, как быстро тварь приближалась к моей тележке, через несколько секунд здесь предстояла морская битва черпака с палкой. И где-то спустя час-полтора мое вареное мясо будет этим же черпаком зачерпываться из кастрюли в столовой. И возможно даже, что пустующих стульев вокруг стола не останется.

Не сказать, чтобы такая перспектива меня устраивала, но вид твари с черпаком вводил в ступор.

Внезапно вражеская тележка едва не перевернулась от мощного удара, и рядом с ней из воды вынырнуло красное толстое щупальце, шустро попытавшись ухватить серого гребца. Тварь в сером балахоне ловко пригнулась и ударила по щупальцу черпаком. То на мгновение отпрянуло, и мой преследователь, уронив свою адскую поварешку в воду, молниеносным движением достал из-за пояса уже знакомый мне топорик.

Щупальце атаковало его снова. Я с содроганием наблюдал, как конец щупальца раскрылся и блеснула зубастая пасть. Теперь оно больше напоминало гигантского морского червя.

Червь слепо, то ли ориентируясь на звук, то ли руководствуясь какими-то иными органами чувств, атаковал серый плащ. Тварь в хламиде лениво увернулась и взмахнула оружием, влажно разрубив тело червя. Брызнула черная кровь. Спустя несколько мгновений, как капли коснулись воды, та пришла в движение. Другие черви высовывались из воды и плыли к месту схватки, где их собрат, прижатый к тележке, продолжал кромсаться топором.

Я засмотрелся на расчлененку, и первый же толчок в мою тележку едва не сбросил меня с платформы в воду. Не сказать, что я обрадовался возможности разглядеть червя ближе и во всех подробностях, но она мне представилась.

Гибкая труба с зубами – подумалось мне. И быстрая. Похоже, сегодня на мое мясо объявили конкурс.

Червь был толщиной с полметра, покрытый красной слизью, словно текущей по нему вниз, обратно в воду. Головы, как таковой, я не увидел. Лишь пасть на конце «трубы», увенчанная множеством зубов. Просто и эффективно. Червь словно бы лениво попытался надеться на меня сверху, но увернулся я с трудом. Когда пасть повернулась в мою сторону, я ткнул в нее острым концом своего импровизированного копья. Палка легко прошла сквозь тело монстра и вышла с другой стороны, противно чавкнув. Червь тут же резко дернулся, вырвав у меня оружие, и ушел под воду.

- Отдай мою палку, мразь!

Кажется, последнее время мой лексикон стремительно сократился до «отдай» и «уйди». Примитивизм выживания. Чем дальше мы катимся назад по лестнице эволюции, тем более теряем язык. И наоборот. Богатый язык – спутник развитых и многочисленных народов. Нет народа, нет языка. Одному человеку язык вовсе не нужен, даже десятку людей он необходим постольку поскольку, и быстро снисходит до пресловутого примитивизма. Что впрочем, не мешает иметь завсегдатаям пивных скамеек менее богатый словарный запас, нежели у эскимоса. Цивилизованный мир и, особенно, мир потребления, все равно невозможен без примитивизма, он идет с ним рука об руку. Я опустился на тот же уровень в выражениях, что и алкаши, всего за три дня. С другой стороны, тот архангел, которому суждено встречать меня по ту сторону, вряд ли поставит мне это в упрек.

Сразу два червя напали на меня, но слепо зацепили друг друга, отчего их нападение оказалось неточным. Сильный удар в тележку отбросил ее на полтора десятка метров вперед, к разрушенному гребню стены. Чтобы не вылететь с тележки, я обеими руками с размаху шлепнул о стенку, застонав от боли. И тут же заметил провода, свисающие вдоль стены к концу вагона.

Схватив провода, словно канаты, даже не думая, что они могут оказаться под напряжением, я, упершись ногами в ручку тележки, изо всех сил стал тянуть. Тележка заскользила над водой, но бешенный стук сердца метался в груди, отдавая хриплыми стонами страха в черепную коробку - медленно, медленно, слишком медленно, не успею! Оглянувшись, я разглядел, как меня преследует несколько червей, но их скорость движения примерно совпадала с моей. Что сейчас творилось на тележке серого преследователя, я не увидел, его скрывала стена. Да и не хотел видеть.

Мольба. В такие секунды становишься верующим. Слишком многое зависит от удачи. Того самого мрачного и жестокого монстра в маске клоуна, плывущего в пустоте рядом с нитями человеческих судеб. Жизнь – это чертовски много для нас, но лишь капля для него. Капля в бездонном океане из слез. Часто мы молимся Богу, но на деле мы молимся именно повелителю в кровавой маске, бездумно дергающему нити, за которые мы подвешены. Он словно свихнувшийся марионеточник, хозяин неизмеримых размеров театра, который мановеньем перста он способен превратить в некрополь.

Господи, молился я, пусть у двери из вагона будет мелко, и черви не смогут туда проплыть.

И нет мне разницы, кому молиться. Меня не заботит, кто сидит наверху, поверьте. Мне даже нет дела до того, кем был тот пьяный ангел, который перепутал души и запихал меня в это неприспособленное для жизни тело.

Я – рысь. Пусть меня считают психом, мне плевать. Я родился человеком, но не стал им.

Мое осознание не противоречит молитве. И если тенденции моего сегодняшнего дня не поменяются, я обещаю подумать о крещении. Будет рысь с крестиком. Это лучше, чем заживо перевариваться в черве или быть сваренным по кускам на местной кухне. Место, куда я попал, давало действительно мало пространства для выбора.

Но то ли мне повезло, то ли эпилептический припадок парящего среди нитей хозяина судеб произошел где-то рядом с моей, однако я смог ускользнуть. Видимо, котлован под водой занимал небольшую площадь, и я успел выбраться на мелководье. Мои преследователи, судя по клиновидным следам на воде, повернули и поплыли обратно, то ли в свое логово, то ли попытать счастья с другой тварью, кромсавшей их где-то топором. Мне было все равно. Скорее всего, серого телепата я больше не увижу.

Я позволил себе отдохнуть в тамбуре десять минут. Я был неимоверно измотан, а мое тело жестоко болело. И мне теперь не на что мтало опираться при ходьбе. Палка-копье пропала в мутной воде котлована.

Когда я встал с пола, то ощутил, как штаны прилипли к моему заду. Я спустил их, расстегнул молнию на термобелье и сунул туда руку. Потом вытащил и внимательно рассмотрел. Алая кровь. Из моей задницы шла кровь. Я вздохнул, снова натянул штаны и уперся лбом о холодное стекло двери в следующий вагон. Сколько бы я ни старался, ни сопротивлялся, ни пытался выжить, я только изо всех сил оттягивал свою смерть, не более того. Я не мог разобраться, что именно кровоточит внутри меня. Как обработать рану? Заткнуть ее бинтом? В лучшем случае после падения на льду у меня глубоко изрезаны ягодицы и нижняя часть спины. В худшем – повреждение внутренних органов или кровоизлияние после удара.

Наверняка все это возможно пережить, справиться. Вот только необходимо вначале выбраться из этого треклятого поезда. Сколько еще впереди вагонов? Два, три, десять?

А что, если там, в последнем вагоне, выхода нет? Если однажды я натолкнусь на запертую наглухо дверь? Вряд ли я смогу выбраться обратно, в столовую, где можно попытаться составить друг на друга столы и выбраться сквозь дыру в потолке.

Я подумал о неизбежном заражении ран. Антибиотики в аптечке у меня есть, конечно. Целых десять таблеток. Плюс три дня жизни.

Я еще раз чертыхнулся и отправился в следующий вагон.

***

Больше всего на свете мне хотелось увидеть выход. Да хотя бы просто коридор, по которому я смогу пройти вдоль дверей, не открывая их, не заглядывая. Зачем? В них нет ничего, кроме разве что очередного ужаса.

Мне хотелось выйти отсюда, зарыться в нору поглубже и уснуть. И больше никогда не просыпаться.

Но чудес не бывает.

В этом вагоне когда-то был лес. Или нечто похожее на лес. Сухие черные стволы тянулись к прозрачному потолку, топорщась редкими ветвями, похожими на мертвые руки. Словно обугленные руки младенцев, торчащие сквозь землю.

Меж деревьев тянулась прямая тропа, когда-то выложенная серебристой плиткой. Плитка дыбилась буграми, местами была взломана, и ее осколки валялись повсюду. А еще я разглядел норы, с холмами земли над ними. Их было множество, там и здесь, в хаосе разбросанных среди мертвых стволов.

Не знаю, зачем был нужен сад хозяевам поезда. Наверное, когда-то давно, тысячи лет назад, когда поезд еще курсировал меж городов, здесь разбили крытый парк. А потом он высох после крушения. Возможно, в поезде нарушилась система водоснабжения. И вся вода осталась в предыдущем вагоне.

Не двигаясь с места, я наклонился и подобрал валяющийся на тропе сук. Он оказался на удивление прямой, но весь перевитый, перекрученный, и тяжелый. Скорее похожий на камень, чем на дерево. Я не стал проверять его прочность. Если сломаю сейчас, в моих руках не останется вообще никакого оружия.

Идти пешком через мертвый лес мне не хотелось. Слишком большой страх вселяло это место. И я поступил, как в предыдущем вагоне: сел на тележку, и начал отталкиваться от земли палкой, стараясь ставить ее на плитку как можно аккуратнее и тише.

Я медленно плыл над тропою, а по обеим сторонам тянулись изломанные ветви, цепляясь друг за друга, стремясь к свету и, как мне казалось, беззвучно утопая в стоне давно закончившейся агонии смерти. Эти деревья умирали здесь очень долго. Возможно, столетия.

Быть может, у меня разыгралось воображение, однако мне казалось, будто бы все пространство вокруг, весь объем, заполнен злобой и проклятием. Абсолютное отсутствие движения воздуха наводило оторопь. Не такое отсутствие ветра, как в обычном живом лесу, когда все равно трещат ветви, падают листья, шуршат птицы и мелкие зверьки. Здесь царила абсолютная тишина, полное отсутствие жизни. Я словно попал во владычество мертвых.

Я не желал оглядываться. Но оглянулся, физически чувствуя, как открылась и тут же закрылась дверь в вагон.

У входа в сад стояла все та же знакомая фигура в сером плаще. Один рукав одеяния был полностью оторван. На ткани тут и там виднелись дыры и кровь. В правой лапе, той самой, на которой отсутствовал рукав, тварь держала свой топорик. Капюшон откинут, кошачьи уши с кисточками развернуты вперед и стоят торчком. Тележки у твари больше не было – видимо, она потеряла ее в битве с червями.

В моих глазах серая тварь воплощала собой апофеоз преследователя. Самой Смерти, прихода которой я так боялся. Наивный человек, я верил, что смогу спастись, сбежать. Я отсрочивал свой конец, как только мог, в абсолютно бессмысленных попытках. Мое успешное выживание оказалось бы только и только результатом случайности, но охотнику на меня повезло гораздо больше.

Приспособленность. Он хищник, который начал преследовать раненую, больную жертву. Мой крохотный шанс на спасение оказался лишь иллюзией. Очередная насмешка марионеточника судеб.

Тварь в сером плаще по-человечески пожала плечами, слегка подпрыгнула на месте, словно разминаясь, и бросилась в мою сторону.

Она бежала быстро, но уже через несколько шагов из нор стали вылезать местные обитатели.

Их облик не с чем сравнить. Бьюсь об заклад, даже в атласе Брема нет ничего хоть отдаленно похожего. Размером с небольшую собаку, они были очень худыми, какими-то изломанными, будто состоящими из палок. Четырехлапые, с вытянутыми узкими мордами, они перемещались как ящерицы. Теперь проснулся уже весь сад, и его недвижимый воздух наполнился резкими скрипучими звуками.

Началась охота.

Существо в сером плаще мчалось большими прыжками, пытаясь настигнуть тележку раньше, чем его поймают. Две ящерицы приземисто ползли ему наперерез, стремясь перехватить у платформы. То ли они обладали зачатками интеллекта, то ли достаточной социальностью, чтобы вместе охотиться и на ходу вырабатывать тактику.

Я схватил сук наизготовку, готовясь столкнуть вниз существо в плаще, как только оно запрыгнет на тележку.

Существо же, прижав уши и видя, что ему пытаются отрезать путь, перешло на мелкий шаг и притормозило. В результате ящерицы оказались у платформы чуть раньше него. Поймав этот момент, тварь резко ускорилась, метнувшись в широком прыжке на спину то ли зарычавшей, то ли заскрипевшей от боли ящерицы, а во втором, таком же безумном, уже на мою тележку. Палкой, словно копьем, я попытался ударить тварь и сбросить ее вниз. Однако бездарно промазал. Серый преследователь, явно ожидая удара, приземлился на тележку левее, чем я ожидал. Мягко погасив инерцию прыжка, тварь перехватила лапами мою палку, вырвала ее и, продолжая движение, крутанулась на одной ноге, ударив меня с разворота другой прямо в грудь. Удар выбил из меня дух, как вытряхивают из половика пыль. Я отлетел на ручку тележки, а затем завалился на колени, пытаясь вдохнуть.

Тварь, тем временем, не прекращая движения, двумя быстрыми ударами палки отбросила обеих ящериц прочь, оставив на тропе изломанные тела, перебитые окаменевшим деревом. Остальные преследователи сразу прекратили погоню, хотя и продолжали наполнять пространство скрежетом своих голосов.

Отдышавшись, я сел, потирая ноющую грудь, и начал разглядывать существо. Оно деловито отталкивалось суком от тропы, и мы быстро приближались к следующим дверям вагона. Существо постоянно оглядывало лес, готовясь отразить нападение.

Ростом оно было с меня. Судя по толщине четырехпалой лапы – или все же руки? – телосложения довольно худощавого, тоже примерно моего. Лапу покрывала короткая плотная шерсть. Морда, как я уже отмечал ранее, производила впечатление сходства с кошачьей, но имела очень тонкие линии, будто рисованные карандашом. Было в них что-то жутковато-мультяшное, даже анимешное. Когда персонаж одновременно внушает симпатию внешностью и парализующий ужас чем-то внутренним, вложенным художником в невидимые, но ощутимые линии. Глаза преследователя, большие, круглые, смотрели спокойно, а на меня чуть насмешливо. В целом, если рассматривать его вблизи, существо было довольно симпатичным. Впрочем, нет ведь никакой разницы, кто тебя станет есть – добрый людоед или злой.

Спрыгнув с тележки рядом с дверью, существо оглянулось, приглашающе махнуло мне лапой и взялось за ручку двери.

А дальше произошло неожиданное: с ручки сорвалась искра и впилась ему в лапу. Раздался треск. Существо безжизненно осело на пол. Запахло паленой шерстью и горелой изоляцией.

Я не сразу сообразил, что произошло. Стоял, как вкопанный, и смотрел, не в силах пошевелиться. Пока до меня не дошло: существо ударило током. И только услышав позади, среди мертвых деревьев, знакомый скрип и скрежет голосов ящериц, я встрепенулся.

Так как существо не касалось двери, я оттащил его в сторону, а затем палкой распахнул дверь настежь. Скорее всего, под напряжением она уже не находилась, но рисковать я не хотел. Я быстро заволок своего преследователя в тамбур, загнал туда же тележку, накинул на ручку двери веревочную петлю и захлопнул дверь.

Затем достал из рюкзака аптечку.

Проведя своим лицом рядом с лицом существа – называть его мордой уже не поворачивался язык - я ощутил дыхание.

По крайней мере, искусственную вентиляцию легких делать ему не придется, подумал я. Сев рядом, принялся осматривать поврежденную лапу существа.

Держа его руку в своей, я не мог не обратить внимания на шерсть. Короткая, она была действительно густой и очень мягкой, даже нежной. Рассматривая и поглаживая ее, я понял, почему существо носило плащ: никакой защиты от внешней среды такая шкура предоставить не могла. Ни от холода, ни от жары, ни от внешних физических воздействий. Это казалось странным и совсем не укладывалось в мое понимание эволюции. Впрочем, говорят, природа не совершенна. И, глядя на людей, я с этим утверждением согласен.

На ладони шерсть была частично сожжена. Кожа, впрочем, хоть и пострадала, но до мяса не выгорела. Я сдул не прилипшие частички шерсти и тщательно промыл рану хлоргексидином, а затем наложил повязку из бинта.

Большего я сделать не мог.

Некоторое время я сидел на полу, обняв преследователя и прижав его к себе. Теплый, живой, пусть и провонявший болотной жижей - в которой, впрочем, различался и его запах, похожий на запах корицы - он показался мне своим, близким. Пусть даже и охотился на меня перед этим. Мне снова хотелось плакать, но я не мог. Наверное, было уже просто нечем. Поэтому я сидел, прижав к себе голову с кошачьими ушами и рысьими кисточками, поглаживая ее, слегка раскачиваясь. И чувствуя, как дыхание существа становится все ровнее и ровнее.

Я не знаю, где нахожусь сейчас. Не имею ни малейшего понятия. Существо, которое я обнял, жаждет меня убить, и не является при этом ни просто животным, ни, тем более, человеком. Я вглядывался в его лицо, ощущал шелковистую, удивительно мягкую и густую шерсть, а тем временем злобный, намазанный белилами шут глумился в моем сознании. Глумился надо мною, тем, кто изо всех сил пытался не считать себя человеком, а кем-то иным. Например, рысью. И повстречавшим тех, кто по духу, наверное, был ему ближе всех людей вместе взятых.

Вот только это не изменило ровным счетом ничего. Я мог выть от бессилия, однако здесь, в чужом неизвестном мире, я оставался лишь затравленной жертвой. Съедобной добычей, но не более того.

Я не знал, как мне поступить. Убить преследователя, когда он столь беззащитен, у меня не поднималась рука. Остаться же с ним означало принести себя в жертву. А вместе с тем, мне надоело бежать. Бесконечная гонка все время давала мне слишком короткую отсрочку, но я устал. Теперь, успокоившись и прислушавшись к себе, пригревшись в тепле мягкой шерсти на своих руках, я ощутил, как меня лихорадит. Инфекция уже пустила в глубине меня свои ядовитые корни. Смерть оставалась делом времени, и делом способа. Я не мог выжить здесь. Я был уже мертв, просто разум пока еще отказывался это понимать.

Вот только там, внутри, возможно там же, где зарождался жар лихорадки, произрастал и животный инстинкт. Кто знает, может он достался мне с рысьей личностью, заставляя теперь ползти на перебитых лапах и пытаться выжить. Ползти, хватаясь за все и стучась во все двери. Да, я буду стучаться в каждую дверь самой крохотной возможности, стучаться до тех пор, пока либо не упаду без сил, либо пока меня не убьет тот, кто откроет эту дверь с другой стороны.

Таковы мы, звери.

Я с сожалением отпустил своего преследователя, пытаясь удержать у себя на коже ощущение его тепла. Прислонил его спиной к стене, заботливо опустив на уши капюшон. Потом заглотил три таблетки антибиотика, убрал аптечку в рюкзак, сделал глоток воды из термоса, кивнул напоследок уже ставшему таким родным существу, прихватил палку и вышел в дверь, открыв ее веревочной петлей. Дверь закрывать я не стал. Даже не знаю, почему.

Наверное, я попал в головной вагон поезда, так как ступил в проход между какими-то гудящими механизмами. Вокруг вились провода, стонали катушки, выли непонятные угловатые коробки. Отдельные элементы механизмов даже двигались, хоть и как-то аритмично, сбивчиво, словно двигался немощный старик. Впрочем, поезд и был стариком, даже древним старцем, пережившим своих хозяев на столетия.

Здесь было жарко, а на полу тут и там виднелись масляного цвета лужи. Я старался не наступать на них, но временами все равно приходилось брести по густой жидкости, не издававшей ни единого плеска. Некоторые лужи слабо светились.

Последнюю треть вагона занимала огромная прозрачная капсула из неизвестного мне вещества, где в зеленого цвета взвесь опускались толстые, вытянутые снизу вверх, черные цилиндры. Взвесь была окружена чем-то похожим на водяную рубашку, скорее всего, тоже находящуюся в прозрачном чехле. В верхней части жидкость превращалась в пар, и по огромной трубе переходила в соседнюю капсулу поменьше, где бешено вращалась турбина. Дальше пар уходил в третью, уже не прозрачную капсулу, а затем вновь в виде жидкости поступал обратно в первую.

Картина процесса завораживала.

Я с трудом заставил себя оторваться от зрелища и пройти дальше, к очередной двери.

Эта дверь оказалась небольшой и узкой. Настолько узкой, что тележка сюда не пролезала. После нескольких бесплодных попыток, я решил пока оставить ее здесь, и вернуться за ней потом, попробовав разобрать и вытащить. Сейчас же я решил разведать, что впереди.

Привычный уже в каждом вагоне тамбур отсутствовал. Я сразу же попал в кабину поезда. Перед огромным панорамным стеклом с видом на залитую солнцем пустошь располагался ряд пустых кресел. Панель управления изобиловала самыми разными рычагами и кнопками. На меня таращились десятки больших и маленьких мертвых мониторов, смотрели вываренными глазами десятки приборов со стрелками и неизвестными мне буквами и цифрами. Несмотря на то, что источник энергии все еще работал, на панели управления не светилось ни одной лампочки – возможно, те, кто управлял этим монстром, при крушении отключили питание кабины. А возможно просто сгорел банальный предохранитель.

Я постоял, глядя на пульт. Голова кружилась, сильно хотелось пить. Почему? Кажется, я пил воду совсем недавно? Наверное, у меня температура. Я повозил во рту языком, вызывая липкую слюну и сглотнул, пытаясь смочить внезапно рассохшееся горло. При мысли о том, чтобы глотнуть из термоса, меня затрясло от желания, которое я не смог подавить. Дрожащими руками, стуча зубами о металлическое горлышко термоса, я жадно выпил воду, даже не почувствовав ее вкуса.

Из кабины поезда на пустошь вела такая же узкая дверь, как и та, через которую я сюда попал. Я поразмыслил, стоит ли накидывать на ручку двери веревочную петлю, или же стоит взяться за нее рукой, по принципу «убьет, так убьет». Но осторожность и желание жить победили. В который уже раз.

Дверь распахнулась неожиданно легко, и впустила внутрь удивительно свежий воздух. Только сейчас я понял, насколько затхлая атмосфера царила в кабине. Атмосфера, которая, возможно, не нарушалась веками.

Вернувшись к тележке, я вновь попробовал протащить ее свозь двери. Проклятая платформа никак не хотела опрокидываться, складываться или разбираться. Быстро устав возиться с ней, я стоял рядом и смотрел на нее до тех пор, пока меня не вырвало.

Согнувшись в пароксизме боли, я с удивлением разглядывал свою рвоту, с зелеными и красными вкраплениями. У меня возникло ощущение, будто в моем животе поселился огненный еж с невероятно длинными иглами. Пора убираться отсюда, подумал я. Уносить ноги подальше от этого адского поезда, творения давно мертвых обитателей неизвестных земель.

На улице, глотнув холодного воздуха, мне стало легче. Солнце уже спускалось к горизонту, готовясь опустить на гигантскую сковороду пустоши ночную прохладу. Закат был великолепен своей багряностью. И еще – убегающий кроваво-красный диск преследовали несколько облаков. И я чувствовал ветер. Легкий, но освежающий ветер.

Провожая стихающую в животе боль и вдыхая ветер, я сделал два вывода. Один хороший, другой плохой. Хороший заключался в том, что погода меняется, и может принести дождь. А вслед за ним и живительную влагу для меня. Однако если до своего логова я не дойду, то мне придется заночевать здесь. И тогда ночью кто-нибудь обязательно придет в незваные гости. Звероящер, рысье существо с топором в лапах, земляной червь - не важно.

Это лишь значит, что мне вряд ли удастся дожить до утра.

Я огляделся. Метрах в трехстах торчала группа из нескольких чахлых деревьев. Остальное пространство представляло собой стремительно чернеющую в уходящих лучах безжизненную плоскость.

Я решил направиться к деревьям, надеясь там закопаться в листья и переждать ночь. Опираясь на все тот же сук, который вынес из «сада», я поковылял в их направлении.

Мои движения стали какими-то неестественными, чужими. Ноги то и дело норовили сделать совершенно не то, чего я от них хотел, то внезапно подергиваясь, то подкашиваясь. Ступни в ботинках горели, словно туда насыпали углей.

Когда пес напал на меня сзади, меня в очередной раз тошнило. Толчок оказался столь силен, что я полетел вперед, плюхнувшись на живот и чудом не выпустив из рук палку. Порция адреналина, плеснувшего тут же в кровь, взбодрила, и я сразу перевернулся на спину, хотя это и было неудобно – мешал рюкзак. Из-за этого переворота нападающий немного промазал в своем последующем броске и вцепился мне в ногу ниже колена.

Конечно же, я совсем забыл о проклятой собаке! Зато он-то про меня не забыл. Караулил, кружил вокруг поезда, ждал. И ведь дождался своего!

Из моей ноги во все стороны летела кровь, когда пес терзал ее своими тяжелыми челюстями. Я с размаху ударил его в голову тяжелым, почти каменным суком. Даже не знаю, как я ухитрился попасть. Пес завалился на бок, оглушенный, с текущей из ушей кровью. А я еще не меньше десяти раз ударил его по голове, превратив ее в кашу из костей и мозга. Один вытекший глаз прилип к моему оружию, и я брезгливо вытер его о землю.

Теперь у меня есть мясо, отстраненно подумал я. Умру сытым. Наверное.

Я немного отполз от мертвого пса, и занялся своей ногой. Рана выглядела ужасающе и сильно кровоточила, но артерию пес не повредил. Еще одна отсрочка от смерти, с горькой усмешкой подумал я. Быстро достав аптечку, я ножницами обрезал вокруг раны одежду, обильно пролил рану хлоргексидином, а затем, торопясь, нарезал коллагеновую губку кусочками, напихивая их в самые глубокие участки раны. После этого закрыл ее кровоостанавливающими салфетками и перебинтовал, зафиксировав повязку лейкопластырем.

Руки тряслись – от боли, шока и адреналина. Я заглотил три таблетки спазмалгона и три капсулы антибиотика. Что ж, хлоргексидина у меня осталось лишь на дне флакона. Есть еще один бинт. Салфеток больше нет. Риторический вопрос: сколько подобных схваток я еще переживу? Ответ прост: а нисколько. Даже если бы у меня сейчас имелся чемодан медикаментов, все равно одна моя нога уже не работает.

И ходить я не смогу.

Ступни теперь жгло еще сильнее. Я с трудом снял ботинки и отбросил их в сторону. А потом меня снова стошнило. Включив фонарик, я безучастно поглядел на толстые прожилки крови в своей блевотине. Мысли в голове путались. Где-то из подземелья подсознания в такт сердцу долбился лишь один вопрос – за что? Я безжалостно подавил его, запинав обратно: не имеет значения за что, и нет разницы, почему. Так произошло - и этого достаточно.

Некоторое время я лежал, глядя на звезды. Жизнь утекала из тела с каждым биением сердца. Я потерял ощутимое количество крови и сильно обезвожен. Сколько я еще протяну? Чуть дольше, чем до утра, при лучшем раскладе.

Впрочем, нет уж. Хер вам. Я протяну чуть дольше. Я доберусь до глоток всех, кто хочет меня убить, и буду грызть их, пока не издохну.

Так что хер вам, ублюдки.

Включив фонарь, я дополз до мертвого пса и распотрошил его. Пачкая снаряжение кровью, достал из набора для розжига несколько пропитанных парафином дисков. Я поджигал их по очереди и жарил на мягком, плавящим мрак, огне, сначала печень и сердце, а потом почки пса. Мне было все равно, что они оставались полусырыми, или что в них могли содержаться токсины и паразиты. Для меня это уже не играло никакой роли.

Я просто добавил себе еще три-четыре часа жизни.

В голову пришла мысль, что вместе с псом-людоедом я пожираю сейчас и охотника Володю. Не выпуская из пальцев полусырые куски мяса, я лишь усмехнулся такой иронии судьбы. Никогда не знаешь, как она к тебе повернется. Прикуп на гигантском столе покера, где повышая ставки ты проигрываешь не только тело и душу другим игрокам. Ты проигрываешь нечто большее – то, что сделал за всю свою жизнь, и то, что мог бы сделать, если бы не проиграл. Мы всегда преуменьшаем ставку при жизни и преувеличиваем перед самой смертью. Такова природа человека, и, к сожалению, моя тоже. Кем бы я ни считал себя, и кем бы ни хотел быть.

Ночное небо оставалось чистым и ясным. Поэтому уверенную фигуру, бредущую к моему огоньку, я разглядел заранее, метров за двадцать. И совсем не удивился, когда, сжимая в лапе топорик, к нам с мертвым псом подошел мой давнишний приятель с кисточками.

- Вот она, смерть, правда? – спросил я у существа. В моем воспаленном лихорадкой сознании мы уже плыли в пустоте – преследователь, я и мертвый пес.

Существо серьезно кивнуло. Оружие оно небрежно сжимало в здоровой лапе. Бинт на пораненной все еще держался – у существа вполне хватало разума не сдирать повязку.

Я вытер вымазанные в крови пальцы о свою одежду и лег, закрыв глаза. Я больше не имел сил сопротивляться. Однажды я слышал, как попавшая в капкан рысь, осознав свою невозможность освободиться, ложится рядом и просто умирает. Я тоже лег, готовый умереть, осознавая свою безысходность. Слишком сильно устал, слишком ранен и вымучен. Куда я попаду после этой смерти? Да какая, в общем-то, разница.

Я почувствовал запах корицы, когда преследователь лег рядом и прижался ко мне своим теплым телом. Широкий плащ укрыл нас одеялом, а мягкая часть моего рюкзака заботливо переместилась мне под голову.

В который раз за эти сутки я снова заплакал. А где-то над нами, в бесконечной глубине миллионов миров, безразлично крутились звезды.

Звезды чужого мира.