Почти как рысь. Часть 3.

рысь

Заключительная, третья глава фантастического романа "Почти как рысь". Странный постапокалиптический мир и балансирующий на грани безумия главный герой.  Где находится граница между реальностью, предсмертными переживаниями и фантазией? Не вините его. Он не хороший и не плохой, он такой, какой есть, пытающийся сжиться с самим собой и при этом подчинённый лишь одной цели - выживанию.

Предыдущие части:

Часть 1

Часть 2

 

Нити судьбы плывут и липко плетутся в безумную паутину с непостижимым рассудку узором. Марионеточник судеб, паря где-то вверху, на немыслимой высоте, смеется, кривя рот в оскале, в котором давно уже нет ничего разумного.

Огромный вонючий подвал - и мы, грязные оборванные куклы, трясущиеся и кривляющиеся в угаре своего создателя. Насильник-марионеточник бьется пьяным припадком над распахнутым люком большого дома, своего царства, жестокого и мрачного королевства боли и зла, в самой преисподней которого болтаются его тряпичные рабы.

Тем временем, наверху, снаружи дома, пройдя по аккуратно выметенным дорожкам, взойдя на крыльцо роскошной двери, за массивную бронзовую ручку тянет фигура в черном балахоне. Ручка причудливо украшена резными ангелами. Это дружеский визит Смерти к Судьбе.

Смерть и Судьба всегда идут рука об руку. Именно их ты видишь в свою последнюю минуту. И тот самый свет в конце тоннеля – лишь полоска света в приоткрытом подвале, из которого твой создатель на гнилых нитках тащит свою сломанную и издохшую куклу. Не более того.

Помни – как бы серьезно ты ни играл, здесь, внизу, на прогнивших подмостках преддверия ада – это не твоя игра. И ты даже не актер. Позволь нитям делать то, что от тебя хотят, и, возможно, тебя вытянут наверх не самым первым. А возможно, и нет. Ты не угадаешь. Никогда.

Пляши, марионетка. Иного тебе не дано.

***

Хотелось бы мне очнуться после этой смерти так же, как после предыдущей. Сразу бы, пусть от боли, жестокой и пронзительной, но однозначной. Все расставляющей по своим местам. Однако сейчас я метался в лихорадке, раз за разом сменяя на воспалившейся коже обильную росу пота и озноб холода. Понятия не имею, где я находился все эти дни – мои глаза были плотно закрыты повязкой. А мои руки привязали широкими ремнями, ибо я слишком бился на своем ложе, терзаемый волнами бесконечной муки. Меня протирали, мыли, перевязывали. Придерживая голову поили водой. Привязанные к кровати ноги невыносимо горели, словно какой-то усердный палач надел на них горшки с раскаленными углями. Я плакал от боли и кричал так, что боялся за свои легкие. В редкие минуты затишья и покоя, опьяненный лекарствами, я лежал и втягивал пылающими ноздрями воздух, пытаясь по запаху определить, где нахожусь.

Я находился не в госпитале. Это я знал точно. Кроме вони моих нечистот и липких сладких ароматов крови и гноя, здесь не витало привычных для любого цивилизованного человека запахов стерильности и того самого ощущения безнадежности, которое так знакомо каждому жителю нашей необъятной страны.

И те, кто меня кормил, кто вытирал и мыл от испражнений… Шелковистое прикосновение короткой мягкой шерсти, абсолютно молчаливое и непринужденное, но заставляющее сердце биться быстрее и быстрее.

От страха.

Мне оставалось только лежать, во тьме и ужасе, скуля от безысходности и отчаяния, распятому на грубом и жестком ложе, с которого скребком убирали то, что вышло с охваченного лихорадкой тела. И когда холодный острый металл касался моей кожи, я вздрагивал и молил о том, чтобы все это прекратилось, чтобы острое лезвие вскрыло мое беззащитное горло, и я бы умер, умер окончательно и бесповоротно, безо всяких штучек с треклятым воскрешением.

А потом наконец-то пришел благословенный сон. Не тот калейдоскоп безумия, что мучил мозг воспаленным воображением. Другой сон. Более глубокий, в который я провалился, словно Иона в чрево ненасытного чудовища.

***

Мягко и разлаписто переваливаясь на специально подспущенных колесах, мой джип крадется среди высоченных бодулей высохшей травы, легко подминая под себя молодые дубки и чахлые березы. Хищник. Хотя я и сижу за рулем и рычагами, но он живет своей собственной жизнью, хрипя от вожделения и пуская пену из перепускных клапанов, гоняя в себе кипящую кровь моторного масла и антифриза. Мощные грунтозацепы выбрасывают в нетерпении грязь, а сам механический зверь в нетерпении сдерживается, готовый броситься вперед, на добычу, чтобы подмять ее под себя и, давясь и чавкая своим жадно лязгающим нутром, проглотить, не дав иным, конкурирующим хищникам и падальщикам, отогнать и сожрать добычу. Таков наш мир. Успей первым, иначе не успеешь никогда.

Я поглаживаю длинный ствол карабина. Черненый металл приятно лежит и ласкается в лапах. Он тоже весь в вожделении, предвкушении, дрожит и желает вкуса жертвы. Мы крадемся сквозь заросший лес к полю, где подбирают опавшие после уборки урожая зерна жирные фазаны, тяжелые и неповоротливые после своего пиршества. Дикие козы, что приходят на поле пастись, осторожны и быстры, но ведь и мне не нужно за ними бегать с копьем. А потому добыча будет. Вкусная, истекающая кровью, бьющаяся в агонии смерти перед тем, как попасть на смазанную маслом сковороду или в жадную пасть разогретой духовки.

Из под сминающейся зеленой травы под колеса выплывает замшелое бревно, но я лишь прибавляю газу. Злобно рыча, джип, пробуксовывая и содрогаясь, переползает через препятствие. В зеркало заднего вида краем глаза я замечаю, как из под колес в сторону отлетает нечто большое, круглое и блекло-желтое. Остановившись и прихватив карабин, я неторопливо выбираюсь наружу.

От разогретого металла капота идет марево. Проведя рукой по вздрагивающему боку машины, я возвращаюсь к бревну и безучастно гляжу на труп, лежащий за стволом. Я не подхожу к нему близко. Мне прекрасно видно: тот находится там давно. Вздувшимся лицом вверх, со склеванными местным помоечным вороньем глазницами, среди зарослей травы и молодой поросли дуба лежит пожилая женщина. Над ее телом тоже потрудились птицы и мелкие хищники. Раздавленная тяжелыми колесами корзинка для грибов валяется рядом. Не приближаясь к трупу, я подбираю корзинку. Ивовые прутья, переплетаясь искусным рисунком, сейчас напоминают кости. Старческие кости. Сухие и ломкие.

Я сажусь обратно в машину, равнодушно забросив корзинку на заднее сиденье. Конечно, можно вызвать полицию, но они не доберутся сюда просто так, и на это уйдет время. Возникнут вопросы. Какого черта я здесь делал, например. Найдут оружие. А если бабушка вдруг умерла не от сердечного приступа и не от того, что запнулась и упала головой на острый сук? Если она погибла насильственной смертью, то мне здесь делать нечего. Ее смерть просто повесят на меня. А бабушке ведь уже все равно, верно?

Нет ничего худшего в человеке, чем равнодушие. Так говорит один мой друг.

Я с ним согласен.

Я не ищу себе оправдания. Я стал равнодушным и озлобился. Да, я могу утверждать, что поведение людей вокруг сделало меня таким. Я живу в мире обмана и насилия, лишь прикрытого тонкой марлей цивильности. Но я понимаю, что это не оправдание. Есть люди, которые сохранили в себе много светлого и доброго, не изменились под давлением гнили и грязи окружения.

Но я не из таких.

И сам себе противен.

А корзинку я выбросил на помойке.

***

Больше всего ненавижу именно такие сны. Настоящими кошмарами всегда являются такие видения нашего прошлого, которые хочется забыть, упрятать поглубже, и никогда не доставать, отряхнув от пыли. Именно такие кошмары кажутся еще более реалистичными, чем то, что происходило на самом деле. Словно сцены из прошлого целиком сохранились под коркой головного мозга и переносятся в подсознание во всех деталях и цветах, куда более полных и подробных, чем воспринималось в прошлом. Переносятся, чтобы терзать нас тяжелыми ночами, выжигая обессиленную душу каленым железом.

Я стараюсь относиться к таким снам философски. Но слишком часто у меня не выходит.

Полежав несколько минут и слепо, все еще находясь под влиянием только что вновь пережитого куска собственной жизни, пялясь в потолок, я далеко не сразу осознал, что повязки на глазах больше нет. Как и засаленных ремней, что удерживали мои руки. Моя болезнь ушла, не попрощавшись и тихо прикрыв за собой дверь. А я снова выжил. Даже не знаю, хорошо это или плохо. Вдруг сейчас распахнется вот та дверь, и ко мне зайдут старые друзья, Кенгу и Шем? Зайдут, улыбающиеся и счастливые, присядут на край кровати и расскажут, как на самодельных санях волокли меня по льду реки, а я стонал и метался в бреду поломанным телом, то и дело пытаясь упасть с волокуши и уползти в одно мне ведомое место покоя и уюта, мира без боли, страха и крови, без собак-людоедов и перебитых на высоте веревок, без схваток с кошмарными существами и без выбеленных костей давно погибших существ. Скажут, убедят меня в помешательстве моего сознания, вызванного горячечным бредом. Скажут, что, наконец, все закончилось.

Но никто не зашел.

Я начал изучать комнату, в которой находился. Она была площадью с гараж на две легковых машины, но довольно низкая, с голыми каменными стенами. Мое ложе было сделано из дерева, а лежал я на голых выскобленных досках. В помещении вокруг стояло еще несколько таких же деревянных топчанов, и каждый из них был покрыт пушистым покрывалом, под которым проглядывался матрац. Такая явная несправедливость меня почему-то возмутила.

Я попытался расшевелить свое одеревеневшее от долгой неподвижности тело, и тут же обратил внимание на еще один возмутительный факт.

Я лежал абсолютно голым.

Не просто раздетым – начисто выбритым. Я и так никогда не страдал повышенной волосатостью, но тут оказался выбрит, как говорится, от и до. Гладенький, как куриное яичко. Мои собственные яйца, наверное, блестели сейчас так же.

Я с трудом поднес непослушную руку к глазам и внимательно осмотрел кожу. Волосяной покров на ней отсутствовал напрочь. Будто выпал.

Подумалось, что надо спуститься и поискать на полу, посмотреть. Меня заинтересовал этот вопрос. Нет, не поймите неправильно – просто если волосы выпали, то мне интересно, что, черт возьми, могло такого со мной произойти, в результате чего это произошло. Зато экономия времени и денег на бритье и стрижке предстоит существенная. Во всем есть свои плюсы, правда?

Какой я практичный, аж тошнит.

Осталось лишь выяснить, где я нахожусь. Припоминается мне, что началось все с похода в горы. Я шел со своими друзьями в горный маршрут. Секс с Кенгу, обглоданные собственными собаками останки охотника Володи, нападение обезумевших от голода и крови тварей на нашу команду, ужас скольжения и падения с высоты, поедание моей разбитой плоти заживо. Пожалуй, это будет самый незабываемый поход в моей жизни. Незабываемее некуда.

Я вновь переключился на изучение помещения, и отметил, как здесь тепло. Просто удивительно тепло для постройки из камня. На Руси не получили распространения каменные замки – в нашем климате в них вымерзнешь быстрее, чем тебя заморят осадой. Победителям после штурма даже развлекаться будет не с кем.

На этом месте мои мысли прервала приоткрывшаяся дверь, и я с поднявшимся внутри живота комом ужаса понял, что мои приключения еще далеко не закончились.

Они только-только, мать их, начались.

А где-то наверху, над гнилыми досками потолка, пьяный марионеточник, отирая эпилептическую пену с ухмыляющегося рта, пальцами и привязанными к ним нитями создавал новый сюжет древнего танца. Танца, называемого жизнью.

Вот только конец у него тоже всегда один - пляска смерти.

***

- Много еще собирать? – обратился я к своему спутнику, устало разогнув ноющую спину.

Мой напарник не был взрослым. По человеческому понятию он, пожалуй, ребенок лет восьми. Вместо ответа он удостоил меня взглядом, одновременно отобразившим сарказм, снисходительность, добродушие и искреннее пожелание не задавать глупых вопросов. Поняв, что послабления от юного тирана мне не дождаться, я со вздохом продолжил ковырять заостренной палкой мягкую черную землю.

Детеныш все же продублировал красноречивый взгляд образом картинки с полной корзиной, с горкой, наглядно демонстрируя, как «много» еще необходимо собрать.

Я находился здесь уже где-то около месяца. Местного месяца, разумеется. Он тут чуть более тридцати наших часов. Многовато, но приспособиться оказалось несложно. Из опыта многодневных экспедиций в пещерах известно, что человек в абсолютной темноте переходит на иной режим бодрствования и сна, чем на поверхности, и цикл там тоже становится более стандартных суток. Если нет смены дня и ночи, то меняется и режим. Чувство, хорошо знакомое современным затворникам городов, живущим наедине с компьютером. Те вспоминают о реальном мире зачастую лишь при поломке электронного друга, и вместо квазиобщения по Сети им приходится оторвать свой зад от стула, выпрямить скрюченные от клавиатуры пальцы, вспомнить речь и сходить в сервис или магазин. Искусственное освещение сбивает наши биологические часы, которые у всех здоровых личностей настроены на смену времени суток. В небольших пределах организму абсолютно без разницы, больше их длительность или меньше.

Вот и у меня проблем не возникло. Больше сплю и дольше бодрствую.

А вот с общением у нас до обидного долго не ладилось. Нет у них языка. И имен нет. И даже жестов почти нет, по крайней мере, в будничной жизни. Есть жесты приветствия, какие-то семейные – это понятно. Жестикуляции же, заменяющей язык, как способа общения, нет. Она им попросту не нужна.

Они что-то вроде телепатов. Только передают не мысли, а создают образы, которые чувствуют собеседники. Зачем имена, если достаточно передать внешность того, о ком «говорят» или к кому обращаются? Довольно интересное эволюционное решение. Их предками явно были какие-то похожие на наших кошачьих существа, и голосовой аппарат под членораздельные звуки так и не сформировался. Они способны рычать, урчать, выражать вот таким примитивным «языком» эмоции, но не более того. Зато, как оказалось, легко общаются образами.

Я легко чувствовал, какие образы предназначались мне, но сам формировать и отправлять нужные учился трудно. Мой «врач» потратил на меня немало времени и сил. Результат того стоил: на сегодняшний день я способен общаться с любым жителем города почти без затруднений, привыкнув составлять внятные образы и подчеркивать эмоциональную окраску своих чувств так, чтобы их улавливал собеседник.

Поначалу приходилось сложно. Вот какой картинкой вы охарактеризуете свой голод? Или усталость? А симпатию? При этом образ должен быть понятным и необидным. И соврать, кстати, не получится – в образах ложь сразу чувствуется. Так что «разговаривать» мне еще бывает трудновато, то и дело приходится думать над какой-нибудь особенной «картинкой».

Впрочем, основная проблема заключалась не в этом. Я никак не мог понять, зачем здесь нужен. Может, я нахожусь на своеобразном испытательном сроке? И он связан с моим внешним обликом? Нет, понятно, что внешне я от них… несколько отличаюсь. Но у них явно иная схема зрения, чем у людей, совершенно другое его построение и, соответственно, восприятие. Я не сразу это понял, только спустя недели две пребывания в поселении. Не сразу сообразил, почему обращаясь ко мне, в транслируемом образе я выгляжу совсем не так, каким привык видеть себя в зеркало. А, скажем так, как сам себя воспринимаю. Как получеловека-полурысь. Для них я одновременно и чужак, как нечто неизвестное, и почти свой. Вот и держат поближе, чтобы разобраться. Наверное. А что будет в том случае, если меня не признают своим? Иллюзий питать тоже не хочется – несмотря на внешнюю «цивилизованность», эти ребята хищники. Вон, какие острые зубы… да и втяжные когти не отстают.

Детеныш оторвался от своего занятия, поднял голову и взглянул чуть удивленно, видимо почувствовав мои страх и беспокойство. Ведь мы всего лишь собираем коренья, чего бояться? Уж не знаю, есть ли у них размышления о смерти, страх насилия или чувство безысходности. Или, вот как они воспринимают, например, время? Что для них будущее и что такое прошлое? Как это выражается образами? Как хранятся эти образы, в каком виде? Фотографическая ли у них память и как у них вообще работает воображение, фантазия? В своем человеческом обществе мы не задумываемся об особенностях восприятия, ни своего собственного, ни животных, которые с нами сосуществуют, так как живем во многом интуитивно, а наши поступки часто обусловлены определенными эмпатическими связями. Но ведь и эти существа, скорее всего, живут точно также, только мыслительные процессы проходят у них совершенно по-иному, а эмпатия поставлена на недостижимый для людей уровень, объединяя жителей в единый конгломерат с полным отсутствием конфликтов между его связями.

Скажите мне, как с помощью образного мышления выразить оценку «хорошо» или «плохо»? Вероятно, можно, в том случае, если предполагается моделировать ситуацию и сравнивать понятия в перспективе. Не уверен только, что у этих ребят вообще есть понятие перспективы. Хотя, конечный смертельный результат образами они могут передать. Например, в рамках техники безопасности мне показали, что произойдет, если я напьюсь воды из горячих источников, которые расположены в дальней пещере, на окраине поселения. Скажу вам, Спилберг точно бы застрелился от зависти. Может быть, у них хорошо, когда ты и твое племя живет, а плохо, когда умирает. Примитивизм? Не знаю, честное слово.

Малыш пододвинулся ближе и успокаивающе потерся мордочкой о мою руку, послав не картинку, но теплую эмоцию, призванную приободрить. Я пока так не умею. Поэтому в ответ просто обнял его и несколько раз погладил промеж высоких ушей с кисточками.

Кошачьи, наверное, во всех мирах одинаковы. Хочешь подружиться – погладь. Главное, чтобы искренне.

Малыша погладить несложно, он все же ребенок, такой же доверчивый и неискушенный, как и все дети, независимо от вида и расы. Подойти и погладить обвешанного оружием и бугрящегося мышцами воина в селении, скорее всего, будет актом самоубийства. Словно зайти в клетку к дикому тигру. Результат, думаю, будет тот же самый.

В голове непроизвольно закрутились видения, как изменится выражение морды воина, одного из тех, что охраняет вход в город, если я подойду к нему, обниму и начну гладить. Вот как это – хорошо будет или плохо? Как это будет выглядеть с их этической точки зрения? Будут ли они потом порицать меня? Или просто убьют на месте?

Детеныш посмотрел на меня с каким-то сомнением и, как мне показалось, с веселой искрой в глазах. Видимо, я представил сцену с воином слишком уж «громко».

Выбросив рассуждения из головы, я вернулся к своему заданию – поиску кореньев в земле с помощью заостренной палки.

Собранные коренья, пахнущие прокисшим молоком, мы тщательно промыли в ледяной воде речушки, хоть и небольшой, но весело бегущей среди редких искривленных деревьев и низкого скудного кустарника. Согрев посиневшие от холода ладони на животе под одеждой, я нарезал тонким острым камнем узловатые, похожие на клубни топинамбура, корешки, на ломтики. Мой спутник нанизал их на толстую нить, сплетенную из неизвестной мне грубой травы. Сама нить была бережливо намотана на деревянную катушку, а ее конец вдернут в костяную иглу, которой маленький рыс (так я звал для самого себя представителей этого селения – а то у них даже не было собственного наименования) быстро и ловко орудовал, продергивая нитку.

После того, как мы закончили с нарезкой и нанизыванием, детеныш «объяснил», что необходимо растянуть нить с ломтиками между деревьев и подождать пока корешки подсохнут, обретя определенную кондицию: в голове у меня сразу появилась картинка со слегка коричневыми срезами ломтиков. По готовности мы перенесем их в город и подвесим в специальном помещении в кладовой общины. Образный язык тем и хорош, что можно легко объяснить, как именно делать. Быстро и понятно. И запоминается лучше.

Очень практичный народец.

***

Прижавшееся к подошвы горы небольшое селение было полностью выстроено из камня и обнесено высокой каменной же стеной. Внушительные блоки строго прямоугольной формы поражали тщательной подгонкой и укладкой друг на друга без единой капли раствора. Чистая, без вкраплений, желтая порода камня на солнце казалась сияющей золотом, словно мы входили в город древней богатой цивилизации. Стена возвышалась над нами на добрый десяток метров, столь идеально шлифованная, что гляделась золотым зеркалом в ожерелье скал, подарком для бога, исполина, который когда-нибудь, да явится в тот мир, который покинул тысячелетия назад.

Невысокие одноэтажные дома четырьмя строго прямыми улицами, настолько широкими, что по ним свободно смогли бы разъехаться два грузовика, просторно раскинулись между оборонительной стеной и невероятно огромным скальным останцем, торчавшим из облесенного поднятия на гигантской равнине. Сам останец, словно золотой совиный коготь немыслимых размеров, изгибался в противоположную сторону от поселения, где в толще его породы были прорублены глубокие ходы и пещеры.

Одна из улиц, проходившая прямо перед самой скалой, своей формой представляла нечто похожее на половинку луны, где свободно разместились бы все жители города. Видимо, она служила чем-то вроде площади, хотя я еще ни разу не видел, чтобы на ней собирались.

Вдоль площади в мягком камне скалы тянулись вырубленные широкие ниши в два яруса. Самый верхний из них находился примерно на одном уровне с защитной стеной. Удивительным казалось то, что в этом каменном коридоре, открытом в сторону улицы, совершенно свободно, у всех на виду, стояли большие стационарные арбалеты. Их черные серповидные наконечники полутораметровых (!) стрел, резко контрастируя с золотыми стенами, смотрелись мрачно и зловеще. Не думаю, что тетива на арбалетах была натянута, но стрелы уже лежали на своем ложе, готовые вцепиться в жертву и выпить из нее жизнь как можно в более скорое время после отдачи приказа. Только кто станет той жертвой? Почему они нацелены именно на город? Последний предполагаемый рубеж обороны? Или, что-то еще?

Я боялся спросить. Как-то не хотелось, чтобы меня приняли за шпиона. В поселении нет того, на чем можно повесить. Только, если отвести вниз, до границы леса. Проще утопить в тех же ядовитых источниках, наблюдая за отделяющейся от костей плотью. Или разорвать когтями горло. Даже у малыша, за которым я сейчас тяжело ковылял, опираясь на палку, когти выглядят, мягко говоря, страшноватыми. Когда он их выпускает, конечно. А у взрослого воина когти наверняка больше, чем у ягуара. Впрочем, богатство способов лишения живых существ бытия у любых развитых видов предполагает что-то продолжительное и мучительное. Кто его знает, что способны придумать эти симпатичные на вид создания?

А еще я боялся тронуть шелуху впечатлений. Боялся обнаружить под покровами сладкой видимости сочащийся гной и ужас закулисной жизни пушистого народа. Боялся, что таковая есть. Не мог заставить себя поверить в иное, в искренность. И меня можно понять: когда долго живешь среди людей, осознаешь, насколько лицемерно выставляемое напоказ, и какой гнилью отдает тухнущее на заднем дворе.

Поэтому я никак не мог избавиться от липкого опасения, пускающего белесые корни в моем мозгу. Не мог, как ни старался.

Мы прошли в город сквозь массивные сдвижные ворота, всегда открытые в дневное время, мимо приветливо махнувшего лапой охранника, левую часть морды которого, от уха до подбородка, пересекал кривой шрам, выделяющийся отчетливым белым рубцом. Неторопливо шагая по направлению к пещерам, я крутил головой во все стороны, не переставляя удивляться. Сам город тоже был полностью каменным. Каменные жилища, каменная мостовая. Больше ничего. Ни статуи, ни одного рисунка, ни единого элемента декора. Совершенно никаких украшений. Небольшие дома поражали абсолютной одинаковостью, и если и имели какие-то отличия, то таковые оставались несущественными.

Я сгорал от любопытства: также дома одинаковы внутри, или все же каждая семья наделяла свое жилище хоть какой-нибудь индивидуальностью? К сожалению, за все прошедшее время я побывал только в двух домах. В «больнице» и, собственно, в месте моего нынешнего обитания. Последнее не являлось моим домом и, скорее всего, я находился там под присмотром - свободные от жителей дома в поселении вполне имелись, и квартирный вопрос в городе, на мой взгляд, остро не стоял.

Помнится, первое мое любопытство в отношении устройства города заключалось в поиске ответа на вопрос отопления жилищ. Несмотря на раннюю осень, ночи все же были холодными, особенно здесь, на возвышении, но в хижинах царило тепло. Научившись общаться, я, поколебавшись, задал вопрос своей хозяйке, и она направила меня к смотрителю местной системы отопления, водоснабжения и канализации.

Представляю, если бы я пришел у себя дома на городскую теплоэлектростанцию и попросил бы рассказать, как оно все работает. В лучшем случае меня бы выгнали вон. Здесь же, немолодой уже рыс, с седой шерстью на морде, шаркающая полусогнутая походка которого свидетельствовала о весьма преклонном возрасте, лично, заботливо поддерживаемый молодым помощником, полностью показал мне это чудо местной инженерной мысли.

Осмотрев подземные коммуникации, я засомневался. Засомневался в том, что ребята из каменного века смогли самостоятельно возвести настолько продуманное и рассчитанное поселение. В основном я склонялся к мысли, что они заняли построенное кем-то ранее. Пришли позднее, воспользовавшись следами, чахлыми остатками некогда более развитой цивилизации. Например, той, которая создала тот самый проклятый поезд и дорогу для него.

В поселении же и сейчас царили каменные и деревянные инструменты, одежда из шкур и посуда из глины. Редкие вещи из металла являлись грубо адаптированными находками из пустошей, а сельское хозяйство хоть и присутствовало, но находилось на невысоком уровне. По-моему, наибольшую роль в обеспечении жителей пищей играли собирательство и охота.

Сейчас, по прошествии месяца, глядя на жизнь пушистого народа и сам принимая в ней посильное участие, я все больше склонялся к мысли, что, несмотря на разграничение ролей в их обществе, наличию своеобразных профессий, здесь принято было знать и уметь все. Все, что связано с выживанием как индивида, так и общины целиком. Рысы развились в очень и очень социальное общество, на порядок более социальное, нежели человеческое. И с абсолютным отсутствием споров и притязаний на чужую собственность, конфликтов, ругани и тому подобного привычного мне социального мусора. Рысы МЫСЛИЛИ совершенно по иному, нежели люди. Вот есть серые и одинаковые дома – все всех устраивает. Семьи исключительно моногамны, а учитывая общение с помощью мыслей, факт измен «на стороне» исключен, скорее всего, полностью. Отношения внутри семьи, правда, мне оставались не ясны, и что творится внутри домов, я понятия не имел. Но, на виду, как я уже говорил, все выглядело очень трогательно и мило. Этакая идиллия.

Их слишком мало. Необходимость знать все диктовалась соображением гарантии выживания как каждого жителя, который сам по себе являлся ценностью, так и народа в целом. И все же, слишком многое оставалось неясным – как обстояли дела с централизованной властью, например. В каком-то виде она здесь явно присутствовала, но в глаза я ее пока не видел. А какова роль армии? Она маленькая, но она есть. Воины занимались исключительно несением постовой службы и тренировками, многочасовыми и изнуряющими. В «гражданской» жизни никакого участия они не несли. Возможно с уверенностью утверждать: перед моими глазами находилась профессиональная армия, пусть и на уровне средневековой. Только малочисленная. Кстати, сам город, по меркам моих знаний о средневековье, для обороны не очень-то и подходил, судя по невысоким стенам и отсутствию рва под ними.

И все же, если есть армия, значит, существует и противник.

С виду общество рысов казалось утопичным. Но только потому, что я размышлял как человек. С обратной стороны, эти существа не просто не люди, а совершенно далеки от них, имея кардинально отличающийся строй общества и логику мышления его членов.

Вот только смущала меня одна деталь. Если их предками были дикие хищные кошачьи, почему внешний облик получился именно таким? Налицо полное противоречие канонам эволюции. Развиты ключицы, сохранилась шерсть… без подшерстка. Небольшой хвост, вибриссы, строение ушей и тому подобное, но при этом полный переход на прямохождение и соответствующие пропорции тела, близкие к человеку. Миллионы лет эволюции, но слишком уж выборочной. Среди жителей отсутствовала большая разница в телосложении, росте, массе, форме туловища – в многочисленных деталях, которыми отличаемся мы, люди. В глаза бросались скорее небольшие различия в оттенке шерсти, нежели во всем прочем.

Как они смогли стать такими похожими внешне на людей? Пропорции, размеры, совсем короткая шерсть, носящая скорее декоративный характер. А морды? Словно добавленные кошачьи черты на человеческих лицах, наложенные тонкими изящными линиями в стиле аниме. Будто сошедшие со страниц журналов с качественным артом, все рысы были очень красивыми созданиями.

Я тонул в бездне вопросов, и чем чаще выходил на каменные мостовые, тем бездна становилась глубже.

А с отоплением на самом деле все оказалось «просто». В прорубленных, скорее даже расширенных естественных пещерах, раскинулось подземное горячее озеро. Хотя и с непригодной для питья водой, но зато вполне подходящей, чтобы по двум разным наклонным желобам, проходящим под мостовой и под каждым рядом жилищ, часть воды отводилась за стены крепости.

Конструкция и наклон желобов различались. В одном из них вода текла медленнее, непосредственно под полом хижин, отапливая их и предназначаясь для процедур гигиенического характера – помывки, проще говоря. Второй располагался глубже и работал в качестве канализации.

«Отопление» выводилось на равнину, в озеро. Подозреваю, местные инженеры задействовали в своих целях естественный сток. Канализация же выходила на другую сторону крепости в систему отстойников. Дальше, насколько я понимаю, в течение лета содержимое отстойников превращалось в перегной и использовалось в сельскохозяйственных целях. Масштабности в сельском хозяйстве не прослеживалось, но культивированная растительная пища в небольшом количестве в рационе рысов присутствовала.

Еще на каждой улице имелось по два глубоких каменных колодца, связанных с небольшим водохранилищем в скалах. Туда отводилась вода с небольшого водопада, голубой лентой падающего со скалы совсем рядом с крепостью. Судя по системе водозабора, интенсивно собиралась и дождевая вода, так как только лишь один скудный ручей не мог покрыть потребности города в воде на двести пушистых душ.

Да, в поселении проживало 186 взрослых и 23 детеныша. Семейных пар всего 83. Одиночными особями в большинстве своем являлись молодые, которым, вероятно, было еще рано создавать свою семью. Меньшую часть составляли пожилые, доживающие свой век.

А еще на весь город приходилось ровно сорок солдат.

Когда я посмотрел на соотношение солдат и «гражданского» населения, на запасы воды и провианта, на каждодневную работу каждого члена общины, то понял: город балансирует на грани, временами очень тонкой и чертовски острой.

И вновь начал сомневаться, уже в предыдущих выводах об отсталости культуры рысов.

Условия здешнего существования не могли обеспечить провиантом большее количество населения, и поэтому рождаемость явно жестко ограничивалась. Армия же составляла строго постоянную численность, занимая самую верхнюю процентную долю от всего населения, которое при данном образе жизни позволяло ее прокормить. И сей факт говорил о постоянной угрозе извне.

Если умрут десять воинов, то придется забрать у «гражданских» этот же десяток. Однако в таком случае упадет результативность работ на поле и в охоте. Детей же еще нужно вырастить, а это довольно длительный срок.

Для сохранения сформированного баланса требовалось тщательное планирование. То, что я наблюдал внутри города, входило в противоречие с шелухой средневековья. Отлично продуманные системы канализации, отопления, водоснабжения. Маленькое, но эффективное сельское хозяйство. Глубокие понятия в гигиене и медицине. Запасы еды и воды. Вполне боеспособная армия.

Стоило копнуть глубже, и примитивизм исчезал. Город поражал грамотностью и лаконичностью.

Да. И еще у этих ребят напрочь отсутствовала всякая идеология.

Впрочем, идеологией для них стало само выживание.

***

При помощи деревянной лестницы, на удивление легкой и прочной, мы с малышом развесили принесенные корешки под высокими сводами каменной галереи. Частично открытая, с гуляющим по ней пронизывающим сквозняком, она заставляла зябко кутаться в меховые одежды.

Закончив работу и улыбнувшись на прощание своему маленькому пушистому спутнику, я вслед за взрослым рысом – смотрителем складов – направился за продуктами. Магазинов в городе не существовало, как и вообще товарно-денежных отношений в любом их проявлении, поэтому все добытое и выращенное вначале сдавалось сюда, а затем уже распределялось по семьям. Грубо вырубленные в мягкой породе скал длинные и извилистые ходы являли собой настоящий лабиринт, немалую часть которого представляли каменные залы под самые разнообразные припасы, способные пригодиться для жизни города. Здешние пещеры отличались большой сухостью и прекрасно подходили под использование в качестве складов. Дальние галереи, уходившие в западную часть огромной горы, имели внутри низкую температуру, и служили холодильником для быстропортящихся продуктов. Восточные галереи простирались внутри массива еще дальше и вели в горячие залы, но как именно использовались, я пока не знал.

Смотритель складов отличался крепким мускулистым телосложением, выделяясь среди остальных соотечественников. Его грудная клетка была шире, чем даже у солдат, а по мускулатуре он куда больше походил на завсегдатая спортзала, чем на худощавых и жилистых собратьев.

Судя по разветвленности складов, общему километражу ходов и необходимости постоянно туда-сюда перетаскивать продукты и снаряжение, именно тяжелая физическая работа накладывала отпечаток на внешний вид местного начхоза. Его более субтильного, но весьма бойкого помощника я видел редко. Обычно он проносился мимо со скоростью курьерского поезда, оставляя за собой висящий в воздухе легкий образ приветствия и слегка отстающую от шустрого хозяина тень.

Раз в пять дней кто-то из них, вглядываясь в свиток из мягкой коры, похожий на берестяную грамоту, испещренную непонятными мне значками, грузил в большую кожаную сумку килограмм пятнадцать продуктов – мясо, зерно, грубую муку, коренья, порошки, травы. Однажды даже попалась вяленая рыба и четыре больших, в два моих кулака, яйца, покрытых шероховатой матово-красной скорлупой. Рыба сильно напоминала нашего речного окуня, по форме, плавникам и мелкой многорядной чешуе, но зато отличалась практически полным отсутствием мелких костей. Серое ее мясо, сухое, нежирное, но чрезвычайно вкусное, вносило приятное разнообразие в рацион.

Отпущенные продукты я гордо волок своей хозяйке. Та внимательно их рассматривала, а затем заставляла сортировать, зачастую игнорируя мои просьбы рассказать, откуда что взялось и как оно выглядело до того, как попало в заботливые лапы смотрителей складов. Такой подход выглядел, по меньшей мере, странно, так как резко контрастировал с общей позицией учить горожан как можно большему. Хозяйка, которую я называл про себя Рыся, охотно рассказывала про растения, но совсем немного говорила о рыбе или мясе. На мое острое и нетерпеливое любопытство Рыся лишь улыбалась и обещала подробный ликбез во время обучения охоте и рыбалке, мотивируя тем, что, дескать, «лучше запомнится».

И все же, когда она отмалчивалась, я чувствовал ее беспокойство. Эмоции, чувства и образы в ментальном общении плавают на поверхности, словно призрачные рыбки в быстром ручье. Ты не всегда способен уловить их и попробовать на вкус, но все же краем глаза видишь движение и тени, скрывающиеся в глубине.

Причина беспокойства оставалась мне неясной. Может быть, она касалась источника мяса, а возможно исходила из неизвестного мне табу. Я не знал. Но, если честно, как туристу со стажем, одновременно считающего себя рысью, мне было абсолютно все равно, чем питаться. Мясо, да мясо. По аминокислотному составу белков подходит, да и ладно.

Хорошо, что я попал в мир, где белковая жизнь. Хоть в чем-то повезло.

Отдадим должное, везло мне пока во многом. Не похоже, чтобы меня откармливали в качестве домашнего мясного животного. При этом здесь тепло, уютно и я не один. Да, не сказка, но и не ужастик. Достаточно вспомнить поезд на пустошах, чтобы осознать, как здесь хорошо. Моя мама говорила, все познается в сравнении. Мне есть, с чем сравнивать.

Кстати, поезд. Загадка, ответы на которую скрываются в таком тумане, что сложно найти даже правильное направление для их поиска. Возможно, поезд лежал на пустошах тысячелетия, являясь не более чем щепоткой праха, оставшейся после гибели древней цивилизации. Но в каком огне она погибла, и что было той спичкой, которая зажгла столь адский костер? Костер, превративший мир в серое пепелище.

Если я останусь в этом мире и дальше, то обязательно начну искать ответы. Потому что мир без вопросов и поиска всегда остается мертвым миром, даже если вопросы направлены к его прошлому, а не к будущему.

***

Не торопясь, тщательно и с наслаждением, я облизал палец, предварительно обмакнув его в соль. Без соли нет жизни. Хотя проблем с отсутствием соли пока не возникло, я горячо переживал по ее поводу на будущее. Соль была здесь слегка непривычной, с ярко выраженной горчинкой, но выполняла те же самые биологические функции, а не только роль приправы и консерванта. Беда только, что употребляли ее рысы в меньшем количестве, чем люди. В несколько раз. Им, наверное, хватало. Мне – категорически нет. Я уже выпросил у «завхоза» отдельный небольшой туесок из коры, полный грязно-белых кристаллов. Драгоценностью соль, ради которой в нашем мире когда-то велись жестокие войны, здесь не являлась, и это не могло не радовать.

Кстати, еду мне приходилось готовить самому. Распределение ролей на мужские и женские в обществе рысов работало как-то по иному, нежели у нас.

Засыпав синеватое мелкое зерно в глиняный горшок, я залил его водой и поставил в специальное углубление в полу. Углубление снизу и с боков через тонкие стенки покрытия прогревалось горячей водой. Вся система представляла собой разновидность водяной бани и эффективно использовалась рысами для приготовления самых разных блюд, слегка необычных для меня, но вполне укладывающихся во вкусовые восприятия. Необходимость же постигать столь необычное кулинарное искусство ни капли не тяготила, так как занять вечер все равно здесь нечем – ни телевидения, ни интернета в городе решительно не имелось, и вряд ли ближайшие пару столетий грозило появиться, как бы сильно я этого не желал. Изображать же классического мужика на диване было попросту стыдно. Да и, боюсь, слишком опасно.

Часа через два зерно разбухнет и станет мягким, приобретя вкус, напоминающий пшено с добавлением горчицы. Я порежу туда соленое мясо и добавлю чуть-чуть густого приятно-пахучего масла, цветом и консистенцией напоминающего советский солидол. Как ни странно, но будет вкусно. Если посолить.

Пока каша распаривалась, я завел тесто из грубой темной муки. Вода, мука, щепотка соли, немного мелко порезанных овощей, похожих на наш лук. Ничего лишнего. Тесто я тщательно замесил в большой деревянной бадье, со слегка подсохшими остатками от предыдущих замесов – для закваски. Потом поставил бадью поближе к «печке» - пусть стоит до завтра. Утром же быстренько сделаю лепешки и распределю внутри «печи», а Рыся позже их вытащит, как будут готовы.

А сегодня на ужин будут вчерашние лепешки. Мягкие, словно пропаренные, грязно-коричневые сверху и с синевой на изломе. Рыся будет есть медленно, тщательно разжевывая пищу явно не предназначенными для этого зубами (еще одна загадка в эволюции) и лакать воду из небольшой деревянной чашки, вырезанной каменным ножом. А я буду пить воду из подобия вазы, в большом количестве, и Рыся вновь станет смотреть на меня с умилением и удивлением – дескать, зачем так много и как можно ее пить, а не лакать?

После я выйду на улицу, проветриться перед сном, наблюдая за необычно крупными звездами совершенно иного мира, за переплетением паутины созвездий, безмолвными идеальными прорехами распарывающими небосклон черного купола, накрывающего безымянный мир. Я вновь вспомнил гигантскую гусеницу древнего, хоть и наполненного извращенной жизнью поезда, и подумал, что мир когда-то имел свое Имя. Имя, забытое в тлене времен, тысячелетия назад покрывших прахом бесплодные земли, окружающие город. История мира, канувшая в бездну вечности, словно черный застоявшийся кофе вылили в гигантский ржавый унитаз.

Когда-нибудь такая судьба постигнет и тот мир, откуда я родом. Так должно быть и так будет.

Аминь.

Наша «квартира» разделена тонкими перегородками из грязно-белого, с тонкими синими прожилками, камня. Шероховатые, плоские и широкие, камни поставлены на ребро, толщиной с мой большой палец, и скреплены желтым глиняным раствором. У нас есть комната для сна – и она же является заодно кухней и столовой. Есть также санузел, единственное помещение с дверью из толстой черной кожи и вентиляцией. Еще отдельно у нас выделена комната, в которой Рыся работает. В отличие от меня, она имеет четко определенную специализацию – лекарь. Так что ее кабинет имеет наибольшее количество мебели и предметов в нашем доме: два грубых табурета, одна лежанка и стеллажи вдоль стен. Последние полностью заставлены неведомыми мне предметами и посудой из коры с травами, корешками и еще Бог знает чем, если, конечно, у этого мира есть свой Бог.

Работает Рыся не одна, у нее есть молодая, хотя уже семейная, помощница – аккуратная и строгая, словно учительница начальных классов. Большую часть времени она проводит за пределами стен города в поисках компонентов для «аптеки». Но, бывает, что они вдвоем с Рысей сидят, «разговаривают», чего-то записывают на свитках из коры и даже экспериментируют с настоями. Под пушистые опыты попадают и мелкие зверьки и птицы, хоть живые, хоть мертвые. Их препарируют, сшивают, ломают им кости и сращивают обратно, на них опробуют сваренные зелья. Если часы подобных опытов выпадают на мое присутствие дома, то я быстро удаляюсь за входную дверь, провожаемый двумя серьезными парами кошачьих глаз.

Иногда мне кажется, что по приходу обратно количество мяса в приготовленной пище повышается. Я честно стараюсь считать это игрой собственного распоясавшегося воображения и молча ем, избегая встречаться взглядом с Рысей.

В жилой комнате царит полный аскетизм – две постели и два подобия шкафа, а также стол с кухонной утварью. Все. Больше ничего. Никаких украшений, предметов роскоши, ни одного предмета социального статуса. Просто, но, как ни странно, уютно. Толстые теплые шкуры, приятный на ощупь нагретый камень, аккуратность и чистота. Раз в пять дней мы с Рысей проводим генеральную уборку, и в такие минуты я искренне радуюсь скромным размерам нашего жилища. Наводить порядок в кабинете помогает напарница Рыси. С полок снимаются все предметы, тщательно стирается пыль со всех поверхностей, даже с потолка. А я в это время, проклиная все на свете, выбиваю на улице толстые тяжелые шкуры, на которых с таким уютом спустя несколько часов буду лежать и вслушиваться в дыхание своей спящей хозяйки.

Ростом она чуть выше меня, и самую чуть более крупновата, чем большинство самочек в селении. Крупновата за счет мышц. Белковая диета и постоянные физические упражнения творят чудеса. Нет, конечно, она не похожа на перекачанных женщин-бодибилдеров из нашего мира, но сквозь тонкую шелковистую, почти прозрачную шерсть, отчетливо прорисовывается рельеф, словно наводимый штрихами карандаша. На ее животе нет ни капли жира, а обводы фигуры заставили бы позеленеть от зависти многих завсегдатаек популярных фитнесс-клубов.

И она не молода. По нашим меркам я дал бы ей лет сорок. Красивая, бодрая и жизнерадостная, но временами поглядывающая на меня сквозь призму прожитых годов и накопленного опыта. Я удивлен, что у нее нет самчика и детенышей. Удивлен, что живет она совсем одна.

Точнее, жила одна.

Рыся… Доброжелательное, но ровное отношение ко мне утром и днем, с наступлением вечера начинает меняться, подобно саванне с поднимающимся ветром. Она подолгу смотрит на меня немигающим взглядом желтых глаз, слегка прищуренных и наполненных странным блеском. Когти из широких лап время от времени вытягиваются страшными керамбитами, но тут же прячутся обратно, как будто с трудом сдерживаясь от желания раскромсать меня на алые полосы с осколками хрупкого скелета. В комнате начинает сильнее ощущаться запах корицы, естественный для рысов, но естественный тонким ароматом, а не тем дурманом, что накрывает меня с головой. На меня нападают страх и вожделение, и тогда я прячусь лицом в шкуры, покрывающие ложе, чувствуя, как Рыся мягко ложиться на свою постель, которая стоит едва ли на расстоянии вытянутой лапы от меня.

Мы лежим полностью обнаженные, и я, не в силах шевельнуться, ощущаю ее внимание, чувствую, как она проникает в мой разум, стискивая его пушистыми объятиями, все более тесными с каждой ночью, которую я провожу здесь.

Мне страшно. Застарелый страх, вонючий и смрадный, он выходит из тех сырых подвалов сознания, в которых монстром поселился многие и многие годы назад. Возможно, что в чреве матери он также рос вместе со мной, рос и развивался, получив свою долю в захламленных задворках под коркой головного мозга. Король задворок. Царь-пожиратель. Приходящий и уходящий тогда, когда ему вздумается.

Я умер в горах. Я умер на плоской бесплодной равнине чужого мира. Эта же тварь в мозгу пережила все мои смерти.

Я лежу и схожу с ума, жалея, что у меня нет хотя бы термобелья, в котором я ходил когда-то в горы, в далеком-далеком прошлом. Мне противен мой пот и моя дрожь, столь заметная на гладкой коже. Мне противно мое вожделение, накатывающее не меньшими волнами безумия, чем волны страха. Прибой из эмоций, с которым я не в силах справиться. Хочется чего-то привычного, из прежней жизни, сжать в лапах и уткнуться в них слезами тоски. Но всю мою одежду, все мои вещи сожгли, и теперь я одеваюсь так же, как и мои хозяева, в шкуры диких зверей. И на мне так и не выросло больше волос взамен выпавших. Теперь я белесый червь, корчащийся в агонии псевдожизни.

Сегодня, когда Рыся затеяла очередную игру с моим разумом, я ощутил на своей коже фантом шершавого языка. Повторяя телепатической забавой мои сны из прошлой жизни, она инквизитором поджаривала мое подсознание над алыми углями костра, грозящего вспыхнуть и сжечь меня дотла.

- Пожалуйста, перестань…

Мне сложно подбирать слова, но последнее время я поднаторел в «разговорах».

- Почему? – ее вопрос доносит легкий отблеск обиды. Черт, может быть, я чего-то не понимаю, и все это должен воспринимать по-другому?

Я не знаю. Просто не знаю. Пожалуйста, прошу вас, скажите мне, что делать и я сделаю, но только не мучайте, отпустите.

- Ты убиваешь меня.

- Убиваю? – Рыся удивлена. - Ты абсолютно здоров. Я чувствую твое тело. Каждую его пядь…

- Ты убиваешь меня изнутри.

Я поднимаю голову и смотрю на ее тело, застывшее в полумраке. Внезапно она оказывается сверху на мне, неуловимо быстрым, текучим и при этом необычайно грациозным движением переместившись со своей постели. Дернувшись, я ощущаю острые когти на своей шее, и замираю, как замирает кролик, пойманный хищником.

- И я чувствую твой разум, каждый его уголок. Я вижу тебя изнутри. Ты сам себя убиваешь. Ты странный. Слишком… другой.

Я вздыхаю. Мне нечего сказать. Конечно, другой. Весь мой облик кричит об этом.

Ощущения шершавого языка на моей коже из фантома превращаются в реальные. Рыся вылизывает меня и ластится, потираясь мордочкой.

Она бесконечно прекрасна.

- Поговори со мной, - просит она.

Как мило, когда можно говорить что-то и не прерывать своего занятия по вылизыванию.

А еще очень трудно отказаться от общения, когда тебя с силой вжали в кровать и зафиксировали острыми когтями.

- О чем?

- Спроси чего-нибудь. Ты ведь любопытен и всех обо всем расспрашиваешь, словно маленький несмышленый детеныш.

Как ни странно, я успокаиваюсь. Теплая шерсть и эмоции Рыси окутывают меня, словно плюшевым одеялом. Это так приятно, что я начинаю проваливаться в полудремотное состояние, в перину вечности. Все вопросы моментально вылетают из моей головы, хотя еще пару часов назад я был ими переполнен, словно кипящий котелок с кашей.

Страх потерянно и злобно шипит где-то на помойке задворок, вожделение тоже исчезает бесследно, не оставив за собой даже облачка. Рыся играет моими эмоциями, будто скрипач перебирает струны своего инструмента, перебирает, словно ценитель.

Я колеблюсь и задаю вопрос, которым мучился последние дни. Задаю не столько ради того, чтобы получить ответ, сколько ради того, чтобы спросить хоть что-нибудь.

- Скажи, как город способен выживать при таком количестве жителей? Ведь вас слишком мало.

К моему удивлению, Рыся отвечает легко и сразу.

- Если убрать существующие ограничения, то рост населения неизбежно приведет к вымиранию города от недоедания и болезней.

Над образом кровосмешения я долго думал, опасаясь, что у рысов нет понятия об этом процессе. Оказывается, я ошибался. Рыся поняла меня с «полуслова».

- Кровосмешение является проблемой, но разрешимой. Наш город не единственный в пустошах.

- А много их, городов?

- Не очень, но мы постоянно ищем подходящие места на пустошах, в горах, в пустыне, и основываем новые поселения, ограничивая количество жителей относительно условий существования.

- А как это решает проблему кровосмешения?

Рыся помедлила с ответом, вероятно подбирая для меня наиболее понятные образы.

- Часть молодых самок и самцов периодически уходят в другие поселения жить. Самки в одни, самцы в другие. Взамен к нам приходят молодые из этих городов. Таким образом обеспечивается приток свежей крови. Распределение происходит согласно заранее спланированному графику.

Я задохнулся от удивления. Столь сложное планирование больше присуще сложной и развитой цивилизации, а не народу с каменным оружием. Слишком резкий контраст. Невозможный. Непостижимый.

- А кто занимается таким планированием?

- Собрание старейшин, во главе с самым опытным и знающим жителем города.

Ага, значит, центральная власть у них все-таки существует!

- Наши возможности в общении резко возрастают, если объединить усилия нескольких особей. Помогая друг другу, старейшины дают возможность главам поселений обмениваться информацией. Общение происходит в строго определенное и оговоренное заранее время.

- А как именно создаются новые города? Кто ищет подходящие места под поселения, и откуда берутся новые жители?

- У каждого главы поселения есть два ученика, из числа наиболее подготовленных солдат. Они много учатся, и не только воевать. Они учатся выживать в пустошах. Самый способный из них, в конце концов, становится разведчиком, исследователем. Разведчики отправляются жить в пустоши, они изучают земли и то, что в них находят, обмениваются информацией между собой и с лидерами городов. Они также ищут подходящие места для заселения, такие места, где есть вода, еда и нет болезней. Если такое место находится, то исследователь становится главой нового города. Все остальные отправляют туда по несколько молодых особей, из них и складывается первое население.

- Ты сказала, что разведчиком становится самый лучший. А что происходит со вторым, с тем, кто остается дома?

- Он сменяет лидера своего города после его смерти.

Я лежал в темноте, переваривая информацию, ощущая, что когти давно уже не впиваются кожу. Рыся спит, устроившись рядом, обняв меня всеми лапами и уткнувшись холодным носом в плечо. А я лежал и боялся шевельнуться. А потом уснул сам.

***

Свернувшись как можно плотнее, подтянув ноги к груди и спрятав в них руки, я лежу в маленькой копне сена. Восставшим кладбищем надо мной воет вьюга, и тяжелый плотный снег наметает поверх моего скудного убежища, хороня заживо белым саваном. Сена слишком мало, чтобы полностью в него закопаться, и я сделал себе подобие гнезда, укрывшись сверху тонким пластом сухой, вечность назад умершей, травы.

Сено находилось здесь столь давно, что уже выцвело до серого цвета, плотно слежалось и потеряло всякий аромат. Сухой климат предгорий не позволил ему сгнить, и аккуратная копешка так и лежала до тех пор, пока ее не нашел я, кое как спустившись с острого, как нож, перевала.

Четыре дня назад, при переходе через ледяную горную реку, обманувшую кажущейся легкостью брода, меня смыло основной струей течения и понесло к жадно клокочущему и всхлипывающему порогу, ощенившемуся рядами каменных зубов. Освободившись от рюкзака, я уцепился за камень, каким-то чудом ухитрившись сохранить голову над поверхностью воды. Но куда больших усилий мне стоило выбраться на берег, не угодив в ревущий ниже по течению десятиметровый водопад, после которого река на километры терялась в каньоне. Все мое снаряжение – палатка, спальный мешок, еда, спички, теплая одежда - было безвозвратно потеряно.

Мне повезло, повезло с погодой, когда все последующие дни я шел вверх по реке, к перевалу, в двух днях пути от которого в плодородной долине раскинулись добротные крепкие дома бурятской деревни. Когда я перешел за перевал, мое везение, и так щедро отпущенное небесами, закончилось.

Нахмурившееся небо тужилось свинцовыми тучами, своими полными животами скребущими камни и скудную траву между ними. Зацепившись за водораздельный хребет, тучи исторгнули из себя снежный ревущий ад, покрывающий меня, как безумный художник покрывает холст красками. Безумный, потому что у здешнего художника лишь один цвет – ослепительно белый. Он не рисует – он закрашивает то, что уже создано до него, смазывает яркие цвета, тщательно прорисованную траву и деревья далеко внизу, камни, покрытые лишайником, и тонкую голубую линию мечущегося ручья, окаймленного не успевшим еще растаять зеленым льдом. Все покрывается липким толстым слоем белой краски, а под утро, скорее всего, словно закрепителем, художник пройдется по долине морозом, всеобъемлющим и обещающим быструю смерть любому желающему.

Но сейчас мне тепло. Лишь время от времени я просовываю руку в подветренную сторону, и пробиваю в мокром снегу небольшую дыру для воздуха. А потом снова дремлю.

После полуночи ветер стихает, словно по ту сторону хребта кто-то щелкнул рубильник. Я слышу лишь шелест падающих в абсолютной тишине крупных снежинок. Убаюканный тихим равномерным шуршанием, я проваливаюсь в пелену рваного сна еще глубже, продвигаясь по его ненасытному пищеводу к распахнутой пасти Морфея.

Глубже и глубже, тише и тише. Сон истощенного, уставшего существа, забившегося в первое попавшееся логово, кажущееся сейчас апофеозом безопасности.

Я просыпаюсь внезапно, от свистящего шума над моим убежищем. Звук вновь повторяется через несколько секунд после пробуждения, и я застываю от страха, готовый обмочиться под себя от мощнейшего выброса адреналина. Нечто большое, гигантское, фантастически огромное проносится надо мной, и я отчетливо слышу звук рассекающих воздух крыльев.

А затем ОНО садиться прямо сверху на снег, под которым я погребен.

Масса снега, взявшаяся доской за ночь, подламывается и вжимает меня в землю с такой силой, что я не в силах дышать. А потом чьи-то стальные когти разрывают белый саван и выцветшую траву, чей-то алмазный клюв начинает терзать меня, вырывая куски мяса и костей. Крупинки снега подо мной превращаются в красное море, в которое я погружаюсь целиком, омываемый волнами муки. И лишь после нескольких сильных ударов в голову кровавая лужа перед глазами исчезает, оставляя за собой лишь океан боли, в котором я тут же захлебываюсь и тону.

***

В этот раз я проснулся с воплем, рывком подскочив на мокрой постели. Давно мне не снились подобные кошмары. Столь реальные. Впрочем, часть приснившегося действительно происходила в реальности, но никакого чудовища, терзавшего меня, конечно же, не существовало в тех далеких снежных горах. Меня всего лишь завалило, замело за ночь снегом, но я выкопался и к вечеру все же добрался до деревни, где меня приютили и накормили в доме местного шамана. Приключения, которые можно вспоминать на старости и рассказывать внукам, не более того.

Весь потный, я просидел на постели еще с минуту, прежде чем обратил внимание на то, что Рыси рядом со мной нет.

А затем я услышал шум рассекающих воздух крыльев, будто сон и не думал прекращаться – шум тех же самых, огромных, неимоверных крыльев, несущих чье-то тяжелое тело. И в следующее же мгновение дом сотрясся от тяжелого удара. Стены затрещали, словно скорлупа, затряслись крупной дрожью, и я услышал, как со стеллажей в кабинете Рыси начали падать утварь и инструменты, словно пытаясь забиться подальше в углы и спрятаться от монстра, бушевавшего снаружи.

Температура в комнате вдруг резко подскочила на добрую сотню градусов, за секунду подойдя к критической отметке моментально нагретой сауны. Обжигаясь раскаленным воздухом, я бросился на пол, не в силах понять происходящего.

Пойманным зверем в голове забилась мысль, что меня пытаются запечь заживо в каменном склепе жилища. Запечь, словно приятный слоеный пирог с мясной начинкой.

Я едва смог доползти до двери. Разум подсказывал, что лучше бы забиться под шкуры и переждать нападение, но тело уже отказывалось повиноваться, стремясь выбраться из продолжающей нагреваться ловушки, в которую превращался дом. Бешено стучащее сердце под выбросом адреналина гнало меня прочь отсюда, затмевая сознание. Боль от обжигающего кожу и легкие воздуха заставляла действовать лишь на инстинктах, на самосохранении, слепо и бездумно выбираться из норы на открытый воздух, даже если там ждала погибель.

Добравшись до выхода, я едва успел дотронуться до завесы из нескольких слоев кожи, как та сама упала вниз, грязным пеплом и рваными облезлыми ошметками. Мне оставалось лишь переползти через высокий порог, обдирая на животе кожу, и подняться на ноги, озираясь вокруг.

То, что я увидел, приковало меня к мостовой. Как будто бы вплавило по колено в камень.

Громадная чешуйчатая туша темно красного цвета нависла сразу над несколькими домами, хотя непосредственно атаковала  только один. Просто она была столь огромна, что елозила брюхом по крышам всех близлежащих строений, разбрызгивая во все стороны каменную крошку. Длинный хвост чудовища скрывался где-то вдали улицы, а сложенные кожистые крылья возвышались над городом нереальными острыми башнями. Теперь, кажется, я понял, кто была та тварь, напавшая на поезд и сбросившая его с путей, как бросают игрушку, с легкостью вспоров толстую стальную обшивку. Для монстра, которого я узрел перед собой – а я отдал бы многое, чтобы его не видеть - эта задача не представлялась слишком уж сложной. Вот и каменная кладка здания далась ему без особого труда – от очередного удара когтистой лапы половина дома с грохотом разлетелась по улице.

Скрежет дробящегося камня. Скрип тяжелой чешуи. Вожделенное дыхание твари. Треск остывающей мостовой. И смрад. Смрад, идущий от чудовища и наполняющий город, как плесневеющий сыр в давно забытой чаше молока наполняет своей гнилостностью кухню, вмиг превратившуюся из оплота уюта в комнату безысходности, поднимающей в подсознании волны отвращения и давно сопревшего гадостного страха.

Наверное, именно это чувствуют обитатели термитника, когда казалось бы несокрушимые стены их колонии разрушаются мощными когтями муравьеда, тут же длинным липкими языком уничтожающего десятки тысяч их собратьев.

Дракон удивительно быстро для своих размеров переместил тело в сторону, дробя когтистыми лапами мостовую, и сунул нос в развороченный дом, скорее всего намереваясь схватить тех, кому не посчастливилось там находиться.

В тот же момент разбушевавшуюся тварь накрыло звенящим залпом из арбалетов с той самой каменной галереи, что была вырублена в скале. Десятки стрел, размером почти в мой рост, одновременно пробили голову и длинную шею алчной твари. Все они, как одна, попали в цель.

Дракон вскинул голову и с шумом расправил крылья, распростертые в своем размахе, как мне показалось, надо всем городом. Потоком воздуха меня едва не опрокинуло на мостовую, когда тварь попыталась взлететь, но ей удалось лишь конвульсивными движениями перелезть через крепостную стену и упасть с нее вниз, оставляя за собой ручей из крови и тяжелую волну нестерпимой вони.

А я стоял, абсолютно обнаженный, на искрошенной горячей мостовой, не обращая внимания на вздувшиеся от жара волдыри на коже. Стоял, разинув рот, не в силах оторваться от всюду валяющихся обломков разбитого дома и густого красного следа, протянувшегося через улицу и крепостную стену.

А первые утренние лучи солнца этого странного мира тоже смотрели на меня, смотрели с усмешкой злобного придворного шута, только что отравившего своего властелина и с ножом в дрожащей от предвкушения руке теперь подбирающегося к семейным царским покоям. Повеселимся? - подмигивал мне старый шут воспалившимся желтым глазом светила. Будет весело, обещаю тебе.

Старый безумный лжец.

***

- И часто у вас летают драконы?

Я сидел на табурете с видом мученика, а Рыся мазала мои ожоги какой-то нестерпимо жгучей гадостью. Кроме как мне, больше никому из жителей города медицинская помощь не понадобилась. Все уже опытные, один я ничего не знаю и ничего не умею. Тьфу.

Впрочем, не так уж сильно я и пострадал, если подумать. Пожилой паре, что проживала в доме, который разрушила чудовищная тварь, повезло куда меньше – они оказались погребены под обломками. Тот самый рыс, что был смотрителем местного водопровода и который так подробно показывал мне подземелья и пещеры, погиб. Теперь все городское хозяйство подземных коммуникаций переходило к его помощнику. Тот, в свою очередь, возьмет себе нового. Менеджмент в городе эффективный, ничего не скажешь.

Повезет и какой-то паре молодых рысов, которым разрешат завести детеныша, чтобы восполнить пробел в населении. Что-то ведь, помнится, Рыся рассказывала про политику планирования.

Сейчас же Рыся говорит, что городу еще повезло, и от дракона отделались малыми потерями. Как я понимаю, дракон здесь является чем-то сродни стихийному бедствию. И, судя по голым каменным домам и мощным арбалетным установкам, не такому уж и редкому.

- Нет, не часто. И обычно они не такие большие, как этот, - Рыся закончила покрывать обожженные участки хоть и жгучей, но имеющей приятный аромат, мазью, и убрала ее на полку.

- А где они живут? – спросил я, продолжая сидеть на стуле, болтая ногами и стараясь не думать о нестерпимом желании почесать повязки на ожогах. По крайней мере, не стоит чесать их при Рысе.

- На другой стороне скалы, - Рыся устало зевнула, прикрыв лапой острые клыки и вновь повернулась к своим склянкам.

Я едва не упал со стула.

- Вы построили город в непосредственной близости от драконьего гнезда?!

Рыся пожала плечами.

- Ну да. Это отличное место для города. Здесь есть питьевая вода, чистая и не зараженная, есть тепло и строительный материал, есть пища. Также существует и другая причина – на пустошах и в горах драконы не единственные хищники, которые способны напасть на город, но все же самые крупные. Так как им необходимо охотиться, они таким образом защищают наше поселение от других тварей, более мелких.

- Но при этом сами нападают на город и уничтожают вас!

- Это действительно происходит редко. Драконы умные существа, и воспринимают город как слишком опасный для себя, но не несущий угрозу их существованию. Обычно нападают либо совсем молодые особи, которые пока не понимают опасности такого нападения; либо, наоборот, старые и крупные. Драконы растут всю жизнь и, в конце концов, им начинает не хватать пропитания на пустошах. При этом они становятся слишком заметными и медлительными из-за своих габаритов. Нападение таких старых драконов является больше жестом отчаяния с их стороны, вынужденным актом. Они борются за свое выживание, и мы не можем винить их за эту попытку, пусть она и безрассудна.

Закончив с моим просвещением, Рыся лизнула меня в нос и бесцеремонно выставила на улицу.

В связи с нападением дракона все распланированные рабочие мероприятия в городе оказались нарушены. Большая часть населения занялась разделкой крылатого ящера, переноской кусков туши в обширные кладовые в скалах и подготовкой мяса к длительному хранению. С этой точки зрения дракон был для жителей города просто манной небесной. Не знаю, сколько он весил, но речь шла минимум о нескольких тоннах мяса. Или больше. С крепостной стены хорошо просматривалась лежащая на лугах туша – размах крыльев однозначно превышал сотню метров, а длина тела составляла никак не менее двадцати, без головы и хвоста. Вокруг поверженного исполина уже теснились с полсотни жителей с корзинами и длинными ножами.

Половина солдат, как обычно, несла боевую караульную службу, остальные разбирали обломки дома, очищая улицу и сортируя камни. Часть камней пойдет на восстановление разрушенного дома и ремонт соседних, а также на латание пострадавшей крепостной стены. Непригодные обломки убирались в отдельную кучу и затем, со временем, их вынесут за пределы города. Также в ближайшее время селению придется озаботиться добычей камня для строительства. Впрочем, потери и в материальном плане оказались не слишком большими – по словам Рыси к зиме никаких следов нападения дракона не останется.

А еще драконы умели изрыгать пламя. Отсюда и предпочтение в материале построек. И, опять же, отсюда поражающий меня ранее аскетизм домов, с полным отсутствием горючих материалов снаружи и минимумом таковых внутри. Будь город деревянным, то сгорел бы в первую же минуту нападения. Сам же дракон не боялся ни своего огня, ни какого-либо иного.

Подозреваю, что в далекие-далекие времена один-два дракона так или иначе смогли попасть и в наш мир, послужив последующей основой для леденящих кровь легенд. И рассказчиков, пожалуй, сложно было упрекнуть в преувеличении.

Как бы то ни было, а мне сегодня предписывалось заняться похоронами, на пару с новым смотрителем подземных коммуникаций. Чем я был обязан такому назначению, я понятия не имел, поэтому спросил у Рыси.

- Во-первых, ты с ним общался и понравился ему. Во-вторых, похоронами кому-то все равно необходимо заняться. В-третьих, в принципе ознакомишься с процессом похорон в городе, в рамках своего обучения.

- А как же родственники? Ведь у него, наверное, есть дети, внуки, еще там кто-нибудь. Разве они не будут участвовать в похоронах?

- Родственники у него есть, но они сейчас нужны для иной работы. Но вечером они обязательно встретятся все вместе и подумают о нем.

Она так и сказала - подумают. В голове у меня возник образ из нескольких сидящих на полу хижины рысов, разного возраста, держащих друг друга за лапы и обменивающихся образами, мыслями о погибшем.

- А сам погибший как бы отреагировал, что его провожают в последний путь чужие ему?

Рыся вздохнула.

- Мертвому абсолютно все равно, кто его будет хоронить. Смерть не является путем, она представляет собой процесс, действие, ограниченное во времени. К тому же у нас здесь нет чужих. Здесь все свои и все наши. Каждый из нас важен друг для друга. Запомни это и не задавай больше подобных вопросов. Подозреваю, что в том городе, откуда ты пришел, все по-другому, и, наверное, поэтому ты такой странный. Но у нас, как и в других поселениях, каждый из жителей важен для города и каждый должен в меру своих возможностей заботиться об остальных.

Мне показалось, будто Рыся несколько разозлилась. Как извиниться я не знал, оставалось лишь мысленно выразить свои эмоции смущения и стыда.

Рыся поняла меня правильно. Она наклонилась и лизнула шершавым языком мой нос, затем провела лапой по голове и… выставила за порог. Дескать, и так уже слишком задержался.

Потрясающая женщина.

Похорон же я, скажу честно, побаивался. Тошнотворной была даже не столько необходимость трогать изуродованные тела, слава Богу, еще не тронутые разложением. Пугали слова Рыси о необходимости знать, как здесь поступают с умершими.

Воображение упорно рисовало разделку трупов и заготовку их на мясо для последующего приема в пищу. От этой картины меня мутило. И сразу почему-то вспоминался наш разговор с Шемом и Кенгу о каннибализме.

Оказалось, что боялся я зря.

С молодым рысом, ставшим теперь смотрителем, мы уложили погибших в длинные узкие плетеные корзины, открытые сверху. Изломанные тела представляли собой ужасное зрелище. Слабый запах корицы переплетался с запахом крови и свежего мяса. Когда я в первый раз коснулся мягкой короткой шерсти, покрытой застывшими сгустками крови и торчащими из них обломками костей, меня замутило.

Лишь каким-то чудом я удержался от того, чтобы меня не стошнило либо в корзины, либо на трупы, либо просто на пол и на смотрителя.

Возможно, если бы в своем мире я работал в полиции или же был врачом, я бы не отреагировал бы так остро. Но я не был ни тем, ни другим. Я всего лишь работал электриком и тянул жилы проводов в тушах зданий, передвигаясь под их кожей и в их скелетах. Весь мой опыт общения с трупами сводился к трем смертям за все мои походы, да наладкой проводки в морге, когда в том помещении, где я ковырял непослушный датчик, проводили вскрытие. После того случая, помнится, я два дня есть не мог, а прополоскало меня тогда и вовсе, как никогда в жизни.

К корзинам с телами погибших мы привязали веревки и потянули их по каменному полу и коридорам вглубь скалы, освещая путь заранее зажженными факелами.

Очень быстро стало темно. Большие факелы были не в силах разогнать подземный мрак, сгущающийся вокруг нас плотным одеялом.

Однажды в пещере, на глубине почти двух сотен метров под землей, у меня сели батарейки в фонарике. Я собирался как раз подниматься наверх, внизу уже никого не было, я был последний и снимал навеску с прилегающих коридоров. Запасные батарейки, как оказалось, по какой-то нелепой случайности, которую лучше, честно признавшись самому себе, назвать халатностью, оказались неподходящими. А запасной фонарь перед этим я отдал своему товарищу.

В тусклом свете угасающего диода я все же смог найти веревку, после чего фонарь погас окончательно. Пристегнувшись вслепую к перилам, в полной темноте я полез наверх, на ощупь перестегиваясь. Это было странное ощущение. Многие, кто не был внизу, под землей, не знают, насколько там абсолютный мрак. Нет никакой разницы, закрываешь ты глаза или нет. Они попросту не нужны. Ты не видишь НИЧЕГО.

И все равно люди не верят. Потом, позже, когда я спускал вниз людей в другие пещеры, я предлагал им погасить фонари и посидеть с четверть часа в подземной тьме. Чтобы понять, как это. Ощутить бездну тьмы и свою беспомощность, зависимость от яркого света. Чтобы понять, что мы здесь гости. И что тьме все равно, останемся мы здесь или нет.

Во мраке я давал подержать им валяющиеся на дне кости коз и медведей, попавших в ловушку и умерших, умерших в безумии голода, сплошной тьмы и безысходности, от которых нас, людей, отделяют лишь веревка и фонарь Больше ничего. Стоит одному из этих элементов исключиться из системы, как возвращение подчас может стать невозможным.

Современный яркий светодиодный фонарь дает куда больше света, ровного и белого, яркого, чем пляшущие желтые отблески чадящего факела, неудобного и тяжелого. Особенно неудобного, когда ты волочешь по камням тяжелый груз.

Вначале грубо вырубленный коридор, шириной около полутора метров, петлял радом с горячим ручьем, но затем отклонился от него в сторону. Мне показалось, что мы шли более получаса, без отдыха, немного вверх. Я тяжело дышал, едва успевая за смотрителем и не сразу понял, что температура все повышается и повышается. Когда мы, наконец, вышли в огромный зал, в котором плясали красные отсветы подземного пламени, с меня ручьем тек пот.

Зал производил впечатление огромного, его дальние стены и свод терялись во тьме, но по сравнению с коридорами абсолютного мрака здесь не было. Разве что было очень душно, хотя я и ощущал на всем нашем пути легкое движение воздуха навстречу.

Спустя несколько секунд я замер от увиденной картины. Наша тропа подошла к краю отвесного обрыва, под которым далеко внизу пузырилось озеро лавы. Пышущее жаром огненное жерло. Теперь я понял, что делали в городе с телами умерших.

Поставив на края обрыва корзины с телами, мы отвязали от них веревки и спихнули вниз, после чего, не задерживаясь, пошли обратно.

- Вы всех своих умерших так хороните? – спросил я спутника. Ширина коридора позволяла нам идти рядом друг с другом и молодой рыс ничего не имел против. Когда мы сбросили тела вниз, он на мгновение обнял меня за плечи одной лапой, легонько прижав к себе и кошачьим движением потершись своей головой о мою, сразу же отпустив. Жест был настолько естественным, насколько он таковым мог быть.

Я подумал, уж если мне приходится жить здесь, следует привыкать, что для рысов прикосновения являются само собой разумеющимся способом общения.

- Да, всех, - подтвердил смотритель.

- А в других городах? – не унимался я.

- Стараются сжигать, - рыс охотно отвечал на мои вопросы.

- А в землю не закапывают? Не сооружают саркофаги, гробницы, курганы?

- Нет, нельзя. Это привлекает хищников, как наземных, так и подземных, а также не препятствует распространению болезней. К тому же требует больших трудозатрат. Не обязательно сжигать, подойдет любой способ относительно быстрого уничтожения тел.

- А какие еще есть варианты?

Лучше бы я не спрашивал. От картинок, которые передал смотритель, меня сразу же вывернуло.

На первой умершего затащили в похожую на болотину лужу. Та запузырилась, труп всплыл на поверхность и сам начал кипеть, будто тоже являлся жидкостью. Ошметки мяса разлетались в стороны и испарялись, оставляя после себя белесую пену. Наверное, лужа состояла из кислоты.

На второй картинке рыс в серой хламиде посыпал мертвое тело на пустошах каким-то порошком, отошел на несколько шагов и бросил на труп открытую флягу с водой. Тело окуталось облаком пара, а затем начало плавиться и растекаться по земле, время от времени покрываясь высокими белыми пузырями, больше всего напоминавшими яичницу.

Пока я блевал, рыс сочувственно гладил меня по спине.

- А что делают у вас в городе с мертвыми? – это был первый вопрос о моем мире с тех пор, как я тут оказался.

- Обычно закапывают. Реже сжигают, - я обтер рукой рот и прополоскал его водой из фляги.

- Те, кто населял этот мир очень давно, тоже закапывали, - у меня в голове возникли образы существ, похожих на людей, худых и высоких, с длинными руками. В мимолетных картинках я уловил сходство черт их лиц с ликом, высеченном в камне, под которым мне пришлось прятаться в первые дни пребывания на пустошах.

Нужно будет обязательно спросить об этом Рысю, спросить о том, кто были эти люди. Расспросить подробнее. И о том, куда они делись, тоже.

Разумеется, вечером я об этом забыл.

***

Ночь в городе прошла празднично, несмотря на сложность и трагичность минувшего дня. Еще при свете солнца, буквально за несколько часов, сотня жителей города оставила от дракона только кости, требуху и голову. Все остальное, вплоть до порезанной на куски шкуры, перенесли в кладовые в скалах. Большая часть мяса была порезана на тонкие длинные полосы для дальнейшего вяления и развешана под высокими сводами с гуляющими под ними сквозняками. Сравнительно же малую часть плоти ящера в таких же корзинах, в которых мы со смотрителем везли тела погибших, отвезли туда же, к лавовому озеру, для запекания.

Это была воистину титаническая работа.

После похорон я отправился помогать перевозить мясо к раскаленной лаве, успев выполнить несколько рейсов, а когда закончил, то меня вежливо спровадили отдыхать, объяснив, что моя работа на сегодня закончена. Я не возражал, так как валился с лап от усталости.

Домой, впрочем, я не пошел, а стоял сейчас на крепостной стене и смотрел вниз, на останки поверженной твари. Рядом со мною, настолько близко, что время от времени касался меня своим плечом, находился один из пушистых дозорных. Мы оба наблюдали одну и ту же картину: как шесть «маленьких» драконов, размером от легкового автомобиля до автобуса, деловито пожирают останки своего сородича. Не знаю, как насчет уровня их интеллекта, но с каннибализмом у них полный порядок. Земные ученые утверждают, что это нормальная черта для дикого хищника.

Почти вся городская армия на данный момент дежурила у арбалетов, на случай налета крылатых тварей на город. Драконы появились на запах поверженного титана вскоре после того, как его выпотрошили и начали кромсать на куски. По-видимому, их обоняние позволяло учуять мясо издалека, даже если оно еще не начало тухнуть. Рассевшись вокруг туши, драконы с терпеливостью грифов ждали момента, когда им достанутся останки. На всякий случай, пока шла разделка, часть солдат несла охрану с арбалетами вокруг туши, хотя и было непонятно, как маленькие стрелы могут  повредить хищникам, вдруг вознамерившимся напасть. Впрочем, активности ящеры не проявляли.

Почему-то мне пришла в голову мысль, что прилетели они сюда не просто на запах. А будто знали о случившемся. Может быть, они таились на скалах, с высоты наблюдая, как гигант нападает на город и гибнет? Скорее всего, их устраивал любой конец. Погиб их большой сородич - вот оно, пожалуйста, мясо. Уничтожил бы дракон город, добычи хватило бы на всех. Развалины крепости превратились бы в раскаленную ловушку, а открытое пространство между городской стеной и лесом не позволило бы убежать выжившим и их всех перехватили бы драконы поменьше.

Трезвый расчет и выживание. Ничего личного. Я на мгновение прикрыл глаза, стараясь избавиться от картины руин на месте города, отвернулся от сцены пиршества ящеров и зашагал к Рысе.

Город остался целым и живым, почти не пострадав. Улицы и стены домов были тщательно отмыты от крови и блистали свежей чистотой. Никому не хотелось, чтобы падальщики, привлеченные запахом, прилетели и сюда.

А когда на небе поднялся сытый диск алой в легком морозном воздухе луны и ее мягкий свет пал на мостовую, началось пиршество иное. Большая часть жителей собралась на площади, и всем начали раздавать в корзинах горячее запеченное мясо. Большие куски, наверное, весили не меньше двух килограмм, на каждого жителя. Даже потомки хищников-кошачьих, рысы, не могли съесть столько за один раз.

Все мы расселись на принесенные с собой шкуры, довольно тесно, но очень уютно. В основном все сидели семьями, наслаждаясь вкусной пищей и общением. Мы с Рысей сидели вдвоем, прижимаясь друг к другу. Моя хозяйка нарезала мясо маленькими кусочками и кормила меня, не давая мяса в руки.

Пиршество под луной. Первобытное, сочное и прекрасное, объединяющее наши души. Даже в человеческой природе заложена потребность есть вместе с другими, не в одиночку. Социальный аспект, доставшийся нам еще с тех времен, когда добыча мамонта была великим праздником для племени, а самый большой праздник это тот, когда мы сыты. В голодное же время распределение пищи и общее питание как таковое значительно повышало выживаемость племени. Наверное, в своей эволюции у рысов происходили схожие процессы.

Мясо было превосходным. Плотным, жгучим, без капли жира. Мы ели его не торопясь и запивали чистой, кажущейся неимоверно вкусной, водой.

Сейчас я чувствовал себя бесконечно счастливым. Я чувствовал себя СВОИМ. И наконец-то я действительно ощущал себя жителем города. Приветливые морды вокруг и дружеская теснота, Рыся, кормящая меня со своих рук, тихая ласка двух сотен сознаний, настроенных на одну и ту же волну. Мне было хорошо, я словно плыл в океане эмоций, что куполом возникла вокруг нас. Ночь казалась призрачной, волшебной, окутывающей легким и приятным покрывалом нежности и легкости, одновременно с полной уверенностью в своей безопасности.

Разошлись мы только ближе к утру, прихватив с собой недоеденные куски – слишком уж было много остатков от нашего пира.

Я лежал рядом с тесно прижавшейся ко мне Рысей, и думал о том, как счастлив. Размышлял, что, наверное, все-таки судьба забросила меня туда, куда я всегда, всю свою жизнь, мечтал попасть.

- Рыся, тебе снятся сны? – спросил я чудо с кисточками, что так довольно жалось ко мне.

- Да, снятся, - Рыся лизнула мне плечо и потерлась о него лбом.

- А что именно тебе снится, хорошая? – я прижимаю ее к себе еще сильнее и глажу, не в силах остановиться, оторваться от сладкого томления ощущений прикосновения к сказочно приятной тонкой шерсти.

- Разное. Обычно мне снится то, что происходило в моей жизни.

Среди калейдоскопа образов, что транслирует мне Рыся, я замечаю самца с симпатичной мордочкой, держащего на своих лапах малыша.

- Кто это?

- Муж.

Уточнять, чей это малыш, я не стал. И так все было понятно.

- А что с ними случилось?

- Они погибли во время нападения.

Ее образы принесли мне картину взрыва и изуродованных, изломанных тел. Облик окровавленного самца, обнимающего своего детеныша, словно вырубленный в камне запечатлелся в мозгу. А еще образы принесли мне картину вертолета и сорвавшейся с его подвески ракеты. Настоящего вертолета. Из моего мира.

Я похолодел. На меня словно вылили ушат холодной воды. И где-то на задворках подсознания вновь зашевелился страх.

- Еще мне снился ты, - неожиданно сказала Рыся.

А вот теперь я действительно испугался. Рысы транслировали мой образ другим, нежели тем, как я выглядел на самом деле. Этаким гибридным зверочеловеком. Антропоморфным рысем.

И я снился Рысе именно в таком виде. И все бы ничего, но в тот мир, где я оказался, уже попадали люди из моего мира, и они несли ее народу смерть, возможно, мучительную и страшную. И если пять минут назад я радужно думал о перспективах своего дальнейшего существования, то теперь был настроен уже не столь позитивно.

Мне нравилась Рыся. Похоже, что я ей тоже нравился. И это, в конце концов, лишь ускорит развязку с моим разоблачением.

Я не знал, что мне делать.

***

Несколько дней я провел, как на иголках. Попросту не знал, что дальше делать. Психологически мое состояние осложнялось еще тем, что окружающие и, особенно, Рыся, чувствовали мои эмоции и пытались успокоить, взбодрить – помочь, одним словом. А мне от этого становилось только хуже.

Вместе с тем, я много времени старался проводить с Рысей, болтая с ней о пустяках, помогая разбирать ее склянки и упражняясь в кулинарии, к процессу которой сама Рыся не испытывала абсолютно никаких трепетных чувств, но зато ласково оценивала мои старания. В общем, я вел себя как примерный домохозяин, и она привязывалась ко мне все больше.

Это тоже пугало меня. Одновременно и радовало, и пугало. Я боялся не происходящего сейчас, а того, что могло произойти в будущем. Горького разочарования, унижения. Да и смерти тоже. Смерть редко бывает быстрой и незаметной, милосердно ударом косы скашивая наш колосок жизни. Обычно же она наматывает на свой адский инструмент наши жилы, медленно и со вкусом, продлевая агонию и ловя пустыми глазницами давно выбеленного временем черепа каждый крик или хрип. Такова Смерть.

Я вспомнил Володю-охотника, его вмерзшее в лед тело, обглоданное, с измолотым мощными челюстями скелетом. Даже праведная жизнь не даст нам быстрой смерти. Володя не был праведником, но и плохим человеком он тоже не был. Он умирал долго, от холода и травм, медленно истекая кровью под лед. А потом его заживо стали рвать клыки собственных же псов. Ухитрившись пройти без царапины первую чеченскую, где жизнь солдата не имела никакой ценности и была лишь мелкой разменной монетой, он бесславно и мучительно сгинул в далеких северных горах, которые считал своим домом, вернувшись туда из мясорубки кровавой войны.

У Жизни и Смерти, этих настолько древних старух, что давным-давно стали скелетами, странный юмор и понятия о награде.

Аминь, черт побери.

Устав от терзающих тяжелых мыслей, я гнал их прочь и спустя несколько дней стал успокаиваться, почти полностью убедив себя, что все в порядке. Но, как показало ближайшее же время, я жестоко ошибся.

***

Очередным утром, которое с первыми же лучами солнца показалось мне кроваво-красным, я услышал шум, который ни с чем не мог перепутать. Звук из далекого прошлого, из предыдущей жизни, дикий и немыслимый для выжженных пустошей.

Грохот винта летящего вертолета.

С большой скоростью он пронесся над городом, и я выбежал из хижины наружу, пытаясь унять вырывающееся из груди сердце. Рыси не было дома, она ушла ранним утром за стену, оставив за себя помощницу. Перед уходом я долго прижимал ее к себе, обнимая и поглаживая, шепча на ухо разные нежные слова, хоть и глупые, но, наверное, необходимые всем женщинам, которые хотят, чтобы их любили. Рыся вряд ли понимала то, что я ей говорил. Ей нужны были не сами слова, которые не стоят в этом странном мире ни малейшего кусочка мяса, а мое тепло и ласковое теплое течение мыслей, направленное на то самое существо, которое занимало в моей душе все большее и большее пространство.

Вертолет, приближающийся к городу гигантской мутированной стрекозой, мчащейся к добыче, был не один. Три черных вытянутых туши с подвесками ракет на коротких крыльях, наклонив носы, неслись вниз, на дома.

Куда до них дракону, подумал я. Они пришли из мира, где бал правят напалм и порох. Бал, давно превратившийся в настолько адский маскарад, что местных летающих ящеров там проглотили бы не поперхнувшись.

В тот же самый момент я заметил, что стою на улице не один. С десяток рысов-солдат стояли здесь же, неподалеку, взявшись за руки, словно дети на утреннике. Они не смотрели в небо, нет, а стояли, закрыв глаза, расслабленно и спокойно, словно и не было злобно рычащих в небе военных машин, способных сравнять город вровень со скалой за несколько минут.

Вот только шум газотурбинных моторов внезапно изменился, дал сбой, забулькал и захрипел, словно подавившись. Слаженное звено развалилось и, едва не сталкиваясь друг с другом, геликоптеры завиляли, пытаясь сохранить равновесие в воздухе, а затем разошлись в стороны, то ли в попытке стабилизировать полет, то ли пытаясь уйти от города прочь, на базу.

Ни одному из них этого не удалось. Один вертолет врезался на полном ходу в скалу и тут же с грохотом взорвался. Второй накренился, почти перевернулся, и сорвался вниз, едва не размазавшись обломками по улице, но лишь слегка шаркнул по крепостной стене, упав ниже, за пределами города, носом в землю.

Лишь третьему повезло больше. Я уже понял, что, скорее всего, рысы залезли в голову пилотам, насылая на них различные образы из Бог знает каких кошмаров. Но, один из экипажей то ли оказался крепче, чем остальные, то ли сил рысов на него не хватило, чтобы дезориентировать полностью, но они все-таки ухитрились посадить свою машину прямо на площадь.

Посадить, впрочем, излишне громко сказано. Удар о каменную мостовую оказался слишком силен, и шасси вертолета сломалось, словно спичка. Сам геликоптер накренился и завалился набок, разбрасывая вокруг обломки винта и брызгающую шрапнелью крошку. Скрежет сминаемого металла еще не успел затихнуть, как из кабины выбрался пилот – человек в камуфляжной форме, сжимающий в руке пистолет. Он выпрямился – обыкновенный человек с белой кожей, среднего роста и крепкого телосложения, даже не выглядящий напуганным. Узкие губы на тщательно выбритом лице были вытянуты в жесткую линию, когда человек вскинул пистолет, направляя его на все еще стоящих в круге солдат города.

Коротко рявкнул сухой щелчок выстрела, и пилот упал на колени, словно в молитве, с открывшимся по центру лба кровавым глазом. Спустя секунду его мертвое тело упало на мостовую и, несколько раз конвульсивно дернувшись, затихло.

Я медленно обернулся. На крепостной стене стоял тот самый солдат со шрамом, которого мы с маленьким рысом видели в охране у ворот, когда возвращались с собранными кореньями. Только в этот раз он стоял без каменного топорика, примотанного вымоченными жилами к грубой деревянной рукояти. Теперь в его четырехпалых лапах голодным существом небрежно расположилась снайперская винтовка.

Каменный век, вашу мать.

Я вновь поглядел на мертвый вертолет. Солдаты города, не торопясь, деловито, вытаскивали из кабины второго члена экипажа. Он был жив и, по-моему, даже не пострадал. Его поставили на ноги, а затем один из рысов подошел к нему и внимательно посмотрел в глаза, долгим, в несколько секунд, взглядом. Они стояли друг напротив друга, не шелохнувшись, и все вокруг тоже замерли. Тишина казалась осязаемой, сгустившейся над покрытым вонью и гарью войны городом.

А потом рыс одним резким движением вырвал пленнику горло.

Зажимая фонтанирующую алым шею, пилот упал на колени, но его уже кромсали острыми, как бритва, когтями остальные. Убийца же, бросив кровавые ошметки на мостовую, отвернулся. Я видел его морду, буквально перекошенную ненавистью. Уже привычный к общению через мыслеобразы и эмоции, я уловил черный туман гнева, исходящий от рысов. Ненависть. Отвращение. Омерзение.

Я развернулся и обреченно направился к воротам. Я не мог и не хотел больше видеть город. Не мог вернуться к Рысе, не мог разговаривать с ней, гладить ее и чувствовать нежность ее объятий и тихую ласку мыслей.

Я шел к воротам и на моих глазах стояли слезы.

***

Никто меня не задерживал. Наверное, попросту потому, что никто и знал, что я ухожу насовсем. Двое стоящих у ворот солдат даже приветливо махнули мне лапами, словно четверть часа назад город не подвергся атаке, способной в случае ее успеха превратить его в дымящиеся руины, усеянные окровавленными телами. Я через силу улыбнулся дозорным и тоже вскинул руку в приветствии.

Куда мне идти, я понятия не имел. Поэтому начал спускаться вниз по тропе, к лесу, простирающемуся своими редкими и порыжевшими осенними листьями по моим оценкам примерно на десяток километров вдоль ручьев, текущих со скалы и из города. В плане же полоса леса являла собою что-то вроде треугольника, основание которого раскинулось у подошвы скалы, а острие упиралось в пустоши. Я решил пересечь лес и уйти к далеким горам, вершины которых проглядывались на горизонте. Я хотел пересечь пустоши. Или умереть в них.

По своему опыту многочисленных путешествий я знал, что всего лишь через несколько бесконечно долгих для меня дней стану со слезами вспоминать уют Рысиного дома. У меня полностью отсутствовало снаряжения для столь длинного перехода, не было даже еды и емкости под воду.

Наверное, я просто дурак. Или трус. Или трусливый дурак. Как бы то ни было, никакой роли эпитеты уже не играли.

Спустившись по знакомой тропе к лесу, а затем и к одному из чистых ручьев, я неожиданно наткнулся на рыса-детеныша, с которым мы когда-то собирали и сушили коренья. Он поднимался по тропе навстречу, неся за плечами плетеную корзину.

Я первым заметил его, но не стал прятаться или убегать. Зачем? Я не верил, что детеныш сможет и вообще захочет причинять мне вред.

Чтобы не напугать неожиданной встречей малыша, судя по всему, изрядно уставшего, я схватился за ближайшую ветку с листьями и, тряся ее, сильно наклонил вниз. Шуршание сухих листьев получилось не сильным, но достаточным, чтобы рыс заметил меня заранее.

Разглядев того, кто спускается ему навстречу, он сильно удивился, не ожидая встретить меня одного и на таком удалении от городской стены.

- Что-то произошло? – логика малыша исключительно проста. Если я иду здесь один, при моем низком уровне подготовки к неожиданностям окружающего мира и небогатом знании о нем даже по сравнению с ним, малышом, то случилось это неспроста.

- Я решил уйти, - врать и хитрить не имело смысла.

- Почему? – еще больше удивился малыш.

- Не знаю, - признался я.

Детеныш снял с плеч корзину и аккуратно поставил ее на хрустящую листву. Затем взглянул мне в лицо, в глаза, ловя эмоции и мысли.

Я не выдержал и опустил взгляд.

Детеныш глубоко вздохнул.

- На пустошах опасно, а у тебя нет снаряжения, чтобы там выжить, - пушистый звереныш не предполагал, а утверждал, считая мою смерть на равнине неизбежностью.

И теперь настала моя очередь вздыхать.

- Возьми мою корзину, - неожиданно предложил рыс. - В ней нет всего, что необходимо, но тебе пригодится все, что в ней лежит.

Я изумленно посмотрел на него.

- А как же ты?

- Я иду в город.

- Нет, то есть да, - от волнения я начал говорить вслух, путаясь в мыслеобразах. – Почему ты мне ее отдаешь?

- Потому что каждый из нас должен в меру своих сил и возможностей заботиться о своих сородичах.

- Я не сородич, - с горечью сказал я.

- Ты странный, раз так считаешь, - рыс смотрел на меня спокойно и доброжелательно. Под его взглядом мне захотелось опуститься на колени, прижать его к себе, а потом уйти с ним обратно в город, выбросив все страхи и подозрения подальше.

С трудом я не поддался этому чувству.

- Ты скажешь в городе, что видел меня?

- Когда приду в город, нет. Но после того как ты не вернешься ночевать, тебя начнут искать. Тогда я все расскажу, - детеныш снова лишь констатировал факт.

- Они станут преследовать меня?

- Ночью нет. Но утром организуют погоню. Они пойдут за тобой и настигнут, рано или поздно.

- А потом?

- Вернут обратно в город.

- Почему?

- Потому, что ты не осознаешь опасностей, которые тебя там подстерегают. И потому, что ты наш сородич, но неопытный, необученный, не способный о себе заботиться.

Судя по тому, что я увидел в городе, возвращать меня уже не станут, а просто убьют. Или убьют не просто. Или вернут в город и казнят на площади.

Кто знает, может быть сегодня все население города будет праздновать и пожирать дымящееся мясо убитых людей?

Я представил себе облизывающуюся мордочку Рыси, перепачканную свежей кровью.

Прочь. Прочь из моего сознания!

Я присел рядом с детенышем и обнял его, прижав к себе. Тот доверчиво обнял меня в ответ.

- Спасибо, малыш, - сказал я вслух.

***

Пару часов сна я урвал ближе к холодному рассвету, переночевав у последних деревьев перед пустошами. Здесь находилось оборудованное место для лагеря – костровище, заготовленные дрова и полуземлянка с очагом. Над кострищем построен просторный навес. На самом большом дереве, растущем на территории лагеря, я увидел широкую затеску, сделанную уже давно, судя по почерневшей от времени древесине. Но знаки, нанесенные на древесину, обновлялись совсем недавно. Красной краской на затеске различались следующие знаки – квадрат, треугольник, перечеркнутый круг и волнистая стрелка. Что это означало, я не имел абсолютно никакого понятия.

Полуземлянка, к моему удивлению, оказалась просторной и сухой, довольно чистой, а в скрутке из кожи я нашел два спальных мешка из тонкой мягкой шкуры с необычайно густым мехом. Подстелив под низ скрутку, я залез в спальный мешок и тут же уснул.

Очнувшись от беспокойного, рваного и какого-то тяжелого, сна, в первых лучах солнца я обошел лагерь по широкой дуге и наткнулся на небольшой родник, из которого с удовольствием попил вкусной, ломящей зубы, воды. Вернувшись к лагерю по тропе от родника, я обнаружил, что волнистая стрелка как раз указывает на родник. Что ж, один знак я разгадал.

Перед выходом на пустоши я ощущал себя как перед прыжком с высоты и решил произвести инвентаризацию имущества, которым меня снабдил маленький рыс.

В корзине оказалось немного вяленого мяса - из того, что сладковатое на вкус, и две крупных, примерно по килограмму, рыбины с оранжевой чешуей, завернутых в большие жесткие листья неизвестного мне растения. Рыба явно вчерашнего улова. Скорее всего, детеныш ходил учиться рыбачить и, судя по результату, у него неплохо получалось.

Кроме еды, в корзине лежала кожаная фляга с водой и мешок из тонкой кожи, стянутый ремешком. Из мешка я вытащил огниво и трут, уложенные в круглый продолговатый футляр из коры; туесок с солью; моток жил; небольшую грубо вырезанную деревянную чашку и деревянную же кривую ложку – надо думать, что детеныш вырезал их самостоятельно; костяной крючок с привязанным к нему прочным волосом какого-то животного; маленький нож; горсть зерна в еще более маленьком мешочке и целую лепешку. Больше ничего.

Зато снаружи к корзине крепились большой каменный нож, небольшая деревянная рогатина, возможно, для охоты на рыбу, и факел, с прикрытой кожаным мешочком головной частью. Нож, с длиной лезвия в добрых двадцать сантиметров, острый, как бритва, или даже еще острее, висел с правой стороны корзины, рукоятью вниз, под наклоном, фиксируясь в очень плотных ножнах из толстой кожи. Неся корзину за спиной, нож можно было выхватить одним быстрым движением. Если бы детеныш захотел, он убил бы меня быстрее, чем я понял бы, что произошло.

Рогатина ремешками крепилась с фронтальной части корзины. Длиной около полуметра, ее можно было удлинить, привязав жилами к ней палку подлиннее. Факел фиксировался с боку, слева, тоже ремешками.

Я вернулся в полуземлянку и как мог, в полутьме, обыскал ее, но нашел только веник из тонких гибких прутьев, да огниво и трут под потолком. Судя по очагу, лагерем периодически пользовались, но больше здесь ничего не было -  ни посуды, ни мусора, ни остатков еды.

В скрутку я убрал лишь один спальный мешок, второй же упаковал в свой баул. Впрочем, это был самый настоящий рюкзак с довольно хитроумной системой регулировки, в которой разобраться с ходу я не смог. Да этого и не требовалось – перед нашим расставанием детеныш за какую-то минуту подогнал под меня на удивление удобные лямки и пояс из толстой жесткой кожи, подбитой изнутри шкурой. Так что, в целом, несмотря на несуразный вид, по части удобства переноски мой нынешний баул не уступал тем, какими я пользовался в своих путешествиях по чужому миру.

«Нет, по своему миру. Это этот мир тебе чужой» – всплыл из подсознания скалящийся череп Короля Задворок.

«Да брось», начал шептать чей-то другой голос. «Тот мир тоже был для тебя чужим. Тебя ненавидели и не любили там куда больше, чем здесь. И хищников там никак не меньше, просто они имеют другой вид».

«Зато там спокойно», - снова возник гнилостный шепот Короля ТрУсов.

«А как же Рыся?» - зашептал в другое ухо ехидный голосочек.

Идите вы все к черту! – злобно подумал я.

Как ни странно, но голоса послушно заткнулись.

***

Как пушистый малыш меня и предупреждал, активная фаза поисков беглого гражданина города началась именно утром. Я успел совсем недалеко уйти от границы леса в сторону гор, едва призрачным миражом раскинувшихся на горизонте, когда мне в голову ворвался хаос мыслеобразов.

Мощный поток мыслей, несравнимо больший, чем при общении с любым представителем пушистого народа убийц, он захватил меня ураганом, едва не заставив упасть на колени и начать колотить грозящей лопнуть головой о сухую землю первых километров пустошей.

Впрочем, ураган быстро превратился в остепенившийся ветер, выдув из головы боль и ошметки мыслей, оставив чистое, кристально прозрачное, как стекло, пространство. В моем сознании исчезли все шкафы с рухлядью эмоций, все задворки и темные уголки. Осталась только пустая, тонкая и звенящая чистота.

Объединив усилия старейшин, ко мне обращался предводитель, лидер города, тот, кто олицетворял в нем верховную власть. Тот, кого я ни разу не видел, что было странным, ибо, как чужак, я обязан был предстать перед ним и подвергнуться допросу, изливаясь разбитым и окровавленным ртом. Допрошен, чтобы потом лежать с перерезанным горлом.

Но этого не случилось. И у меня не было ответа, почему. Ведь кем бы я ни считал себя, я мыслил как человек.

Вначале в голове возник образ собеседника. Высокий и худой рыс, с необычайно жесткими чертами морды, каких я не видел у других особей. Шерсть на морде была почти полностью седой, редкой, и уже не прикрывала старые шрамы. Одно ухо полностью отсутствовало, второе оказалось подломанным. Держался же Одноухий совсем не по-старчески, в нем чувствовалась сила, какой я не видел у престарелого смотрителя подземных сооружений.

- Куда ты идешь? – спросил он.

- К горам, - я перебросил ему картинку с хребта Кодар, где бродил с Шемом и Кенгу, и с которого меня угораздило сюда попасть.

- Ты не сможешь вернуться в свой мир, - образ высотных зданий и потока автомобилей на шоссе кричал о том, что старый рыс прекрасно знал, кто я и откуда. И понял меня буквально, поскольку я перекинул ему образ СВОИХ гор, а не тех, до которых мне, возможно, придется прошагать сотню или более километров.

- Я знаю, что не смогу.

- Тогда почему ты уходишь?

Я перебросил ему образ с геликоптерами и сценой убийства его экипажа.

- Они такие же, как и я. Только не говори мне, что не знаешь об этом.

Оттенок мыслеобразов Одноухого стал обвиняющим и раздраженным.

- Ты тот, кем себя чувствуешь. И мы приняли тебя, как своего. Спасли тебе жизнь, дали еду и кров. А Рыся? Ты ушел и бросил тех, кто помог тебе, и ту, которая тебя любит.

- Но ведь и вы взяли меня к себе не просто так, ведь правда? Вы чего-то хотите от меня. Иначе, зачем вам нужна лысая обезьяна под боком, которая, к тому же, является родственником существ, которые приходят убивать вас?

Я вложил в свои мысли максимум ярости и горечи, пытаясь заглушить вкус вины, которой Одноухий обжег меня, и угли которой тлели в моей душе еще со вчерашнего дня. Но мой собеседник не обратил на мои эмоции ровно никакого внимания.

- Каждый житель города обязан в силу своих сил и возможностей заботиться о всех сородичах.

- Я это уже слышал не раз. И к чему ты сейчас клонишь, я не понимаю.

- Мы решили, что если позаботимся о тебе, то ты позаботишься о нас.

- То есть, вы изначально рассчитывали на выгоду для себя? И, постой, а как я-то могу позаботиться о вас?

- Ты можешь позаботиться о нас при помощи своих знаний. Знаний о том мире, из которого ты появился. Научить нас.

- Научить чему?

- Выживанию. Без знаний мы проиграем войну с теми, кто приходит к нам из другого мира. Мы пока еще побеждаем, но нас немного, и мы почти ничего не знаем о том, что способен противопоставить наш противник. Мы быстро учимся, но этого мало. У нас нет необходимых учителей.

- Значит, я попал сюда не случайно?!

- Случайно. Тебя нашел один из наших разведчиков на пустошах. Он принял тебя за заболевшего сородича. На пустошах еще полно всяких механизмов и подземных бункеров, где можно подхватить самую немыслимую заразу. Но, преследуя тебя, он все же пришел к выводу, что ты попал сюда из другого мира. А мы здесь поняли, что ты наш шанс, шанс выжить в новой войне, медленно, но набирающей обороты.

- Новой войне? Значит, одна война уже произошла?

- Ее последствия ты видишь перед собой. Давно, очень давно, сотни поколений назад, мы пережили ужасную, разрушающую мир войну. Когда-то мы не были разумными. Этот мир населяли существа, отчасти похожие на людей из вашего мира и людей не из вашего. Высокотехнологичное общество, которое достигло гораздо более высокой стадии развития, чем любой другой мир. У них были домашние животные, любимцы. Все было хорошо, пока они не начали играть с их генотипом и производить целенаправленную селекцию. Потом запустили и евгенические программы для создания идеальных послушных слуг, обладавших минимальной долей разума. Достигнутое перевернуло их мир и цивилизацию. Они изменились. Мы стали не просто игрушками для своих создателей, мы стали Игрушками с большой буквы. Гладиаторы, убийцы, сексуальные рабы, слуги, чернорабочие. И общество начало разлагаться. Для забав нас уничтожали тысячами, а лаборатории промышленно клепали новых. В конце концов, нас стали использовать даже в пищу. Нас даже не нужно было покупать, нас можно было взять бесплатно. После этого начался регресс цивилизации.

Вскоре, однако, появилось направление радикальных фанатиков, ратовавших за полное уничтожение нашего народа, чтобы возродить своей цивилизации прежний уровень и величие, прекратить тлетворное влияние потакания собственным прихотям и удовольствиям, прекратить самым радикальным образом.

Они видели причины деградации не в самих себе, а в нас, превращая из слуг во врагов.

Но, к тому времени глубоко продвинувшиеся эксперименты привели к созданию особей, обладавших высоким уровнем интеллекта и способностью общаться. По чистой случайности группа таких особей оказалась в изоляции. Найдя менее развитых сородичей, они обнаружили, что те охотно подчиняются их приказам и вообще восприимчивы к телепатии. Спустя несколько дней после их контакта разразилась война, в которой за короткое время была уничтожена примерно половина населения планеты. Мы задавили их количеством. В результате массовой бойни нарушилась вся инфраструктура и возникли миллиарды трупов, убрать которые стало невозможно. Да и некому.

Начались опустошительные эпидемии, волна за волной грызущие остатки наших свергнутых повелителей. Половина выживших в первом конфликте умерла от болезней. Но выжившие с ними справились. Ход войны переломился, и мы начали проигрывать. Приходилось прятаться и выжидать. Мы обнаружили, что при скрещивании особи с интеллектом и телепатией с особью, обладающей низким уровнем развития и отсутствием способности к общению, потомство наследует все признаки от первой, более развитой. Наш генотип оказался доминантным во всех отношениях. Ты и сейчас можешь это наблюдать, как видишь, различия между нами минимальны.

Мы затаились. А затем снова нанесли удар. Началась очередной этап жестокой, кровопролитной войны на полное уничтожение. Она длилась десятки поколений. Наши прежние хозяева задействовали самое разное оружие – биологическое, химическое, термоядерное, геофизическое, гравитационное, антиматериальное. Но они все равно проигрывали, заодно превращая планету в руины. Тогда их ученые начали эксперименты со временем. Но это оказалось слишком даже для них. Нарушились границы пространства, время начало изменяться и перемешиваться. Мир сдвинулся в сторону границ иных миров, нарушая уже их пространство и время, перемешиваясь в определенных точках. После этого наши создатели были уничтожены окончательно.

В наследство нам достался почти необитаемый мир, измененный до неузнаваемости, изуродованный и истерзанный. Мы понесли колоссальные потери, но справились, и начали колонизировать свой мир заново. Маятник искривления пространства и времени качнулся обратно, все стабилизировалось.

Но, прорехи и дыры в границах миров пока еще сохранились, и этим пользуются обитатели одного из соседних миров. В той войне у нас было два преимущества – телепатия и доскональное знание своего противника. Теперь нам необходимо знание о новом враге извне.

Нам нужен ты.

- Ты хочешь, чтобы я вернулся?

- Хочу. И Рыся хочет.

- Но только потому, что это спасет вас!

- Рыся не знает о тебе почти ничего. И никто, кроме старейшин, не знает. Для всех ты немного странный и тяжело переболевший сородич. Ты ошибаешься, примеряя к нам меркантильные шаблоны мира, из которого пришел. Но ведь и он был для тебя чужим, ведь правда? Твое место здесь, и ты сам где-то в глубине своего Я прекрасно это понимаешь. Возвращайся обратно. Если хочешь, я спущусь вниз, к землянке, в которой ты ночевал, и отвечу на все твои вопросы. Любые вопросы. Что скажешь?

Я сглотнул, пытаясь протолкнуть вставший в горле комок.

- Я не могу вернуться и жить с тем, что видел, - наконец ответил я

Мой собеседник кивнул, словно и не ожидал от меня ничего другого.

- Мы не можем дать тебе уйти и погибнуть. Сейчас ты руководствуешься эмоциями и собственным страхом, отталкивая тех, кому дорог и кто дорог тебе. Мы пойдем за тобой и вернем обратно. А потом поговорим все вместе, ты, я и Рыся.

- А если вы не сможете меня вернуть?

- Тогда на тебя откроется охота, - Одноухий не стал лгать и притворяться. - Ты ведь сам понимаешь, что слишком много о нас знаешь. Я не могу допустить, чтобы такие знания достались противнику. Врагов из другого мира на пустошах немного, но если ты попадешь к ним в плен, это значительно снизит шансы моего народа на выживание. Я не могу допустить такого исхода событий. Прости.

И разговор прервался. Будто щелкнули тумблером.

Вокруг молчала мертвая земля.

***

Меня поставили перед выбором. Вернуться к землянке и дождаться погони, либо поиграть с ней в кошки-мышки на выжженном шлаке пустошей. Кто здесь будет кошкой, а кто мышкой, думаю гадать не стоит.

Я выбрал второй вариант. То ли из упрямства, то ли из страха, не зная, как взгляну Рысе в глаза после возвращения.

Легким шагом, хоть и с тяжелым сердцем, я уходил от леса все дальше и дальше.

А по пятам за мною вновь следовала смерть.

***

Интересно, сколько солдат город сможет отправить по моим следам? Я думаю, максимум двоих. Судя по всему, поселение постоянно нуждается в охране, и обстановка вокруг него совсем не так идиллична, как мне показалось вначале. Я видел лишь драконов и боевые вертолеты, но, наверняка, существовали и иные угрозы, из-за которых старейшины не смогут выделить много воинов на мои поиски.

Выигрыш по сравнению с преследователями у меня оставался небольшой, как по времени, так и по километрам. Также я сделал большую ошибку, указав направление, в котором собирался идти. Для меня ошибка означало только то, что теперь я должен двигаться совершенно в другую сторону, удалившись хотя бы на неделю пути от леса, прилегающего к городу. А там я попробую найти место для зимовки.

Перспектива последней не радовала. У меня нет припасов, нет карт, и я понятия не имею, какие на пустошах бывают зимы. Какова будет температура окружающей среды, сильные ли ветра, будет ли идти снег и в каком количестве? А сколько по времени будет длиться зима? И что, если она окажется аналогом полярной ночи? Сильнейшие зимние ветра в 60-80 метров в секунду и при температуре в минус тридцать я попросту не переживу.

А еще я даже в теории не знаю, какие здесь обитают хищники.

И все же, я нутром чуял, что шанс есть. В груди зарождался огонь какой-то лихости, безумия, безбашенности, заставляющий скалиться в предвкушении второго раунда кровавой борьбы за выживание в жестоком и незнакомом мире.

Отдохнув в углу ринга, я получил преимущества, в сравнении с первой битвой. Теперь я не был болен, травмирован, имел хоть какое-то представление о том, где нахожусь и хотя бы примерное о том, чего можно ожидать от того пьяного марионеточника, что дергает за мои подгнившие нитки.

И еще я териантроп. Зверочеловек. Рысь. Я могу много говорить о том, что являюсь человеком, но это самообман. По большому счету лидер города был прав, когда утверждал, что я уничижаюсь, относя себя к большинству людей из бывшего мира. Будь я постоянным жителем мегаполиса, вряд ли мое нутро оказывало бы хоть какое-то ощутимое влияние на мое сознание, но многочисленные походы и экспедиции, одиночные восхождения и безумные мероприятия помогали мне стать тем, кем я действительно являлся от рождения.

Уже сейчас меня пьянила свобода, пьянил простор бескрайней равнины, лежащей перед лапами. Сознание претерпевало трансформацию, бульдозером убирая хлам, скопившийся из-за домашних страхов, тающих, словно дым.

Страх останется, но это будет совсем другой страх. Останется лишь тот, который действительно поможет выжить. И я выживу, чего бы это ни стоило и как бы пафосно это ни звучало.

Я сделал по равнине длинный крюк, путая следы, прежде чем расположился на отдых. Солнце вроде бы стояло в зените, но было по-осеннему прохладно и зябко. Я присел рядом с одиноким валуном, невесть откуда взявшимся на серой сковороде пустошей и глотнул теплой воды из фляги. Затем быстро выпотрошил рыбу, которая, благодаря листьям все еще казалась относительно свежей. На всякий случай, головы у нее я тоже отрезал. И только сейчас обратил внимание на тот факт, что у рыбы нет глаз.

Хм… Нет глаз. А ведь действительно, я сделал крюк и пошел не в сторону гор, куда направлялся изначально, а наоборот, сейчас удаляюсь от них. Значит, я уже должен пересечь ту самую речушку, что берет начало из высоких скал, под которыми, в свою очередь, ютится город. Сами же скалы – скорее даже не скалы, а уходящую ввысь гору в виде когтя, я прекрасно вижу со своего места, да и долго еще буду видеть с пустошей. Но, реки не было. Скорее всего, выходя на пустоши, река уходила под землю, о чем косвенно свидетельствовало отсутствие у рыбы глаз.

Закончив логические выкладки и закопав отходы под валуном - с трудом расковыряв рукоятью ножа спрессованный серый шлак, который заменял здесь землю - я засолил рыбу. Соли положил немного, так как у меня совсем мало воды, а хранить рыбу дольше двух дней я не собирался.

Вода. Да, это проблема. Того литра драгоценной жидкости, который был у меня с собой, хватит лишь до завтра. А посему следовало задуматься на этот счет в первую очередь.

Забравшись на валун, я внимательно стал разглядывать равнину, в надежде отыскать хоть какой-нибудь признак воды. Кустарник или деревья, например.

Тщетно. Ничего подобного я не увидел. Зато заметил вдали и примерно в том направлении, в котором двигался, небольшое неподвижное облачко, зависшее невысоко над землей. За неимением иного выбора, я решил идти именно в ту сторону. Возможно, там находилась вода, и над ней собиралось облако, вбирая в себя испаряющуюся влагу.

Пройдя с минуту от места своего привала, я оглянулся. Никакого валуна позади не было. Даже отверстия в земле.

Я не стал возвращаться.

***

К месту, где над выжженной сухой равниной висело облако, я шел до самого вечера. Я не торопился. Тот, кто торопиться, в подобных местах умирает. Мучительной смертью от обезвоживания. Быстрый шаг с нагрузкой значительно увеличивает испарение с поверхности кожи в целях общего охлаждения организма. К сожалению, природа моего мира в свое время поступила несколько недальновидно и дала людям именно водяное охлаждение. Вот рысам куда легче и проще с их биохимией и строением, им вода требуется в куда меньших количествах. А вообще, специалисты утверждают, что воздушное надежнее.

К тому моменту, когда плавящийся солнечный диск коснулся далекого горизонта чаши пустошей, я вышел на край большой, диметром не менее полукилометра, ямы. Та имела правильную круглую форму. Способ ее образования определить уже не представлялось возможным, но, на естественную она не походила уж точно.

Заметив какую-то глыбу на дальнем от меня склоне ямы, я решил отправиться туда и посмотреть, можно ли заночевать под ней. Выбора особо не было, хотя мне и не улыбалось спускаться вниз, на сотню метров ниже равнины пустошей – дно ямы покрывала ядовито-зеленая жидкость, резко контрастирующая с серыми цветами остального пейзажа. Жидкость больше всего напоминала старое болото, покрытое ряской. Ради спокойствия я и предпочел считать ее болотом. Редкие дожди, видимо, наполняли чашу водой, которая постепенно испарялась под лучами солнца.

А спускаться все равно придется, прикинул я, придется, чтобы попробовать оценить шанс превратить воду в питьевую. Пугали меня только предположения о том, какие твари могли обитать на дне гигантской воронки. С одной стороны, на живность можно охотиться, но с другой стороны, живность сама может прекрасно охотиться на тебя. И кстати, да, охотиться-то по-настоящему я не умел. Нет, я охотился дома с ружьем, мог даже соорудить силки, но… здесь это все было бесполезным. Более того, я понятия не имел, что в этом мире можно есть, а что нет, так как до этого получал продукты лишь из кладовых пушистого народа.

Я медленно обошел воронку и осторожно начал спускаться вниз, поминутно останавливаясь и замирая, выискивая потенциальную опасность. Несмотря на все усилия, ничего подозрительного я не увидел, поэтому немного траверсировал склон и подошел поближе к той самой глыбе, что увидел сверху. При ближайшем рассмотрении она оказалась механизмом, больше всего походившим на перевернутый трактор. Поколебавшись, я все же спустился к механизму вниз, по крутому склону. Земля была местами такой же твердой, как и наверху, местами же мягкой и сыпучей. Остановившись и разглядывая склон, я заметил на нем своеобразную слоистость, вызванную не разнородностью грунта, а то ли выветриванием, то ли следами животных. Решив не задерживаться перед сумерками и изучить их более внимательно утром, я спустился еще ниже и наконец-то подошел к «трактору».

Гусеничная платформа блекло-желтого цвета действительно напоминала шасси любого из больших бульдозеров моего мира. Высотой несколько выше меня, она явно была перевернутой, то есть кабина трактора, если таковая у него имелась, находилась внизу. То ли в смятом многотонной массой состоянии, то ли просту вросшей в землю.

Я обошел платформу вокруг и с другой стороны обнаружил задраенные люки, похожие на кормовые люки БМП. На люках сразу бросились в глаза уже знакомые по лагерю в лесу знаки, правда, более поблекшие. Давно, наверное, здесь не появлялось гостей. Квадрат на рисунке полностью закрашен – мне это показалось почему-то важным. Треугольник и круг перечеркнуты, а волнистая стрелка отсутствует. Видимо, питьевой воды здесь нет. Назначение же остальных знаков все еще оставалось для меня загадкой.

Настроившись на ночевку внутри платформы, я расслабился и попробовал открыть люки. Никакого эффекта. Я не ощутил даже легкого люфта от ссохшихся резинок. Вот же зараза! Я изо всех сил начал дергать ручки и пытаться их поворачивать, но это не помогло.

Бросив затею, я оглянулся, затем обошел платформу еще раз со всех сторон, пытаясь найти либо иной вход, либо какой-нибудь люк в земле – чем черт не шутит?

А может, я просто ошибся, и знаки указывают не на обустроенный лагерь, а на нечто иное?

Я не знал. Я даже не знал, по каким критериям, каким признакам искать. Может, двери открываются при помощи специального ключа? Или волшебного слова?

Сим-сим, трах-тибидох…

У меня нет времени на поиск. На пустошах уже похолодало, и ночным колпаком опускалась мертвая темнота. Я поставил на верхнюю часть платформы свой плетеный рюкзак, а затем, подтянувшись и больно ударившись коленями о какую-то выступающую железяку, шипя от боли, залез сам, намереваясь провести ночь в спальном мешке наверху платформы.

К своему удивлению, я обнаружил в днище шасси еще один люк. К люку было приварено небольшое металлическое кольцо, за которое я сразу же ухватился и потянул. Тяжелый люк с трудом подался, открыв мне вход внутрь машины. Я почувствовал себя идиотом.

Внутри «трактора» оказалось тесно и темно. Кое-как сориентировавшись, я прополз в сторону задраенных люков в корме платформы, и ожидаемо нашел там свободное место и даже лежанку, сделанную из снятых со штатных креплений сидений. Вернувшись за рюкзаком, я вылез наружу и обнаружил, что моя корзина в люк не пролезает по габаритам. Матерясь на чем свет стоит, я вытащил и снял с корзины все свое снаряжение, и спустил его вниз, набив синяки на локтях и коленях. После чего, поколебавшись, задумался, задраивать на ночь люк или нет. На ум сразу приходила захлопнувшаяся дверь проклятого поезда, из которого я вылез почти мертвым. Если быть честным с самим собой, то и умер бы, если бы не подобравший меня разведчик-рыс.

Люк, даже не тронутый ржавчиной времени, я все-таки закрыл. После чего в кромешной тьме прополз до лежанки, расстелил спальный мешок и мгновенно провалился в извращенную изнанку грез, кошмаров и прочих подсознательных моментов бытия, совсем не участвующих в нашей настоящей жизни, зато безраздельно властвующих в сновидениях.

***

Рыся жмется ко мне и гладит по голове своей широкой лапой с втянутыми когтями, одновременно вылизывая шершавым языком мое лицо. Сейчас весь ее вид говорит о том, как она рада моему возвращению. Она старается прижаться ко мне как можно плотнее и в моей голове появляются красочные подробные образы, как она привязывает меня к дому, чтобы я больше никуда не ушел.

Пушистая собственница с кисточками.

Меня окутывает волна нежности и ласки, покоя и уюта. Я сам глажу ластящееся ко мне создание, обещая ей, что больше никогда и ни за что на свете не уйду от нее и навсегда останусь рядом.

Наплевать на драконов и вертолеты из чужого мира, послать на хрен людей в военной форме – со своими телепатическими талантами рысы с ними легко справятся. Господи, да я им могу столько всего рассказать о том проклятом мире, где моим единственным спасением от безумия были лишь обледенелые скалы, да бесконечные холодные снега, что мы найдем способы для обороны от угрозы извне.

Для стабильности любого развитого социального образования необходимо оружие сдерживания. Если его нет, любое государство, будь оно хоть трижды Империей, падет, как пал Древний Рим. Возможность рысов влиять на сознание противников как раз и представляет собой оружие сдерживания, оружие, которого могут бояться настолько, чтобы больше не предпринимать попыток интервенции. Но, необходима демонстрация, как в земных городах Хиросима и Нагасаки американцы продемонстрировали ядерное оружие.

Необходимо пресечь пока не начавшуюся настоящую войну в корне и готовиться к войне неявной, наблюдая за противником и дожидаясь окончательного закрытия границ миров. Они и сейчас недостаточно уязвимы, чтобы через них можно было протащить тяжелую технику, иначе поселения рысов давно бы уже сравняли с землей, несмотря на все способности пушистого народа. Если ограничить сюда проникновение существ из других миров, то границы, переходы и трещины сойдут на нет, затянутся, как затягиваются раны на теле выздоравливающего организма.

Мы справимся. Я в это верю.

А если и не так, то даже то небольшое время, что я смогу провести рядом с теми, кому дорог, стоит жизни, и даже смерти в городе.

Я прижимаю Рысю к себе и смотрю на закат, расплескавшийся на западной окраине мира. Мира, который уже не стал таким уж чужим, каким казался вначале. Мир, который, кажется, все больше и больше становился моим.

***

Я открыл глаза в кромешной тьме, даже не зная, сколько времени проспал. Распухший от жажды язык с трудом ворочался в пересохшем рту. Остро хотелось по нужде. Набив пару шишек на лбу и кое-как найдя на ощупь непослушный люк, я впустил в тесное нутро платформы радостно поглядывающий с небосклона дневной свет и выбрался наружу.

Приобретенная привычка рано вставать никуда не делась. Солнце еще только начало гладить своими ласковыми лучами темную мглу пустоши, окрашивая ее в менее мерзкий серый цвет, не такой плоский, как разлитая тушь ночи.

Расслабив на ходу шнурок, удерживающий штаны на талии, я оттянул край одежды и собрался порадовать сухую землю теплой влагой мочи. И тут же, бросив взгляд на серый шлак, увидел полузакопанные зеленоватые бревна вокруг платформы. Вчера вечером, я уверен, их не было. Внимательный осмотр с высоты не дал ничего в плане их идентификации, поэтому я поостерегся ссать сверху на землю и аккуратно помочился на гусеницы перевернутого трактора.

Закончив с отправлением естественных потребностей, я вновь посмотрел на бревна и несколько раз подпрыгнул на платформе. Толстый металл прекрасно гасил все звуки и вибрации, поэтому я еще и поорал, надеясь добиться хоть какой-то реакции. Однако никакого эффекта мои телодвижения не возымели.

Вытащив свое барахло наверх, я позавтракал одной соленой рыбой, справедливо рассудив, что перво-наперво необходимо съедать самый скоропортящийся продукт. Насчет второй рыбы я сомневался, что она доживет до вечера или, хотя бы, до обеда, но с другой стороны, съесть сразу две не мог физически. Так как жарой время года не баловало, я все же решил рискнуть и оставить следующую порцию на обед.

Рыба оказалась плотной, жесткой, но с прослойкой жира на животе. Значит, от недоедания в своей подземной реке она не страдала. Я пожалел, что не распотрошил вчера рыбам желудок и не посмотрел, чем они питаются. Натуралист из меня хреновый. Пока хреновый.

На вкус почти черное мясо под уже поблекшей оранжевой чешуей напоминало обыкновенную селедку. Мне понравилось. Нравилось и как соль щиплет трещинки на обветренных губах. Сон уже уходил из памяти, и мне стало хорошо, хотя во фляге оставалось всего пол-литра драгоценной воды. Возможно, завтра я прокляну и этот мир, и самого себя, когда начну страдать от обезвоживания. Но, в данный момент такая возможность отходила на второй план. Меня даже возможно было назвать счастливым. Знаете, как леопарда, который поймал добычу. Сейчас ты сыт и абсолютно неважно, что станет завтра. У тебя попросту нет никакой возможности влиять на события, а потому наслаждайся моментом и не переживай – говорят, нервные клетки не восстанавливаются.

Поев и тщательно облизав пальцы, я собрал рюкзак, вытащил большой нож и, встав наизготовку, бросил объедки от рыбы на землю, в некотором расстоянии от платформы.

Ближайшее к месту их падения бревно тут же шевельнулось, изогнулось и «подплыло» одним концом к объедкам. Показав мерзкого вида пасть, напоминающую разросшуюся в десятки раз сомью – даже с усами – оно втянуло в себя остатки рыбы, вместе с песком, после чего меланхолично переместилось обратно. Остальные «бревна» не шевельнулись ни на сантиметр.

Твою-то мать… Кажется я в ловушке. Как робинзон на необитаемом острове, вокруг которого плавают голодные акулы. Вот только остров у меня, мягко говоря, маленький и неплодородный.

Интересно, а этих существ можно есть? Меня они, судя по размерам, съедят легко, дай только волю. Каждое бревно длиной метра четыре и диаметром, судя по пасти, около метра. Остается загадкой, как такая туша способна перемещаться по плотному песку, но факт на лицо. Точнее, в пасти бревна.

Я прикинул скорость перемещения существа к объедкам и подумал, что по ровной поверхности смогу перемещаться быстрее. А вот смогу ли я так же быстро вскарабкаться на крутой стометровый откос? Даже не знаю.

Я серьезно обдумал попытку убить одну тварь на мясо, но, поразмыслив, отказался от этой идеи. Если они способны передвигаться при таких размерах по спрессованному шлаку, да еще и с высокой скоростью, то их шкура очень прочна. Наверняка существует способ их убить, но разделать существо ножом все равно не выйдет.

И, судя по всему, караулить свою жертву они могут очень долго.

Надев рюкзак и застегнув пояс, я вздохнул. Требовалось решать задачу сразу, пока страх не сковал меня и не оставил умирать от голода и обезвоживания на стальном острове. В альпинизме и туризме, в сложных восхождениях и походах, все происходит так же. Ты должен сделать рывок, но выполнить его при полном спокойствии и уверенности в результате. Стоит только засомневаться, хотя бы на миг, поддаться ужасу, клокочущему где-то в глубине живота и рвущемуся наружу, как погибнешь.

Это не стальные нервы, нет. Если не останется страха вообще, ты погибнешь еще быстрее. Важнее уметь действовать несмотря на свой страх. А сам страх является мерилом опасности, которое, как и любой измерительный инструмент, нуждается в постоянной калибровке.

Самое трудное сейчас - слезть с платформы. Казалось бы, почему не спрыгнуть с нее, ведь здесь всего-то каких-то два несчастных метра? Если бы не баул, я бы так и поступил. Спрыгнуть же с рюкзаком на плечах с такой высоты, словно насмотревшись боевиков, где солдаты в полной амуниции спрыгивают с брони бэтээров или с высоких бортов грузовиков, означает неминуемо повредить себе ноги, растянуть, а то и порвать связки, травмировать колени. В тех условиях пустошей, которые меня окружают, такое событие означает смерть. Возможно, не сразу, когда всплеск адреналина вытащит меня с провала даже с порванными связками, но все равно в ближайшем же будущем.

Здесь нет больниц и врачей. Единственный лекарь, которого я знаю, находится слишком далеко от моей драгоценной шкуры. Зато вокруг множество хищников, которые не прочь полакомиться человеческим мясом.

Интересно, Рыся почувствует мою смерть? Какие видения возникнут в ее голове, когда меня будут рвать на части? Я искренне надеюсь, что она не узнает ничего.

Уцепившись руками за гусеницу, я аккуратно свесился ногами вниз, подождав, пока они почти достигнут земли. А потом спрыгнул и быстро побежал прочь, побежал изо всех сил.

Бревна отреагировали сразу, но недостаточно быстро. Спрессованный шлак начал было уходить вниз, рассыпавшись, в ненасытную пасть сразу нескольких чудовищ, но я уже несся вперед, весь отдавшись страху, который сейчас только помогал. Я бежал не вверх по склону, я бежал по дну воронки, намереваясь вначале оторваться от тварей, а потом уже лезть наверх. Лишь бы хватило дыхания…

Пробежав с полсотни метров, словно спринтер, я взял левее и начал траверсировать склон вверх, надеясь, что оставил преследователей далеко позади. Оглядываться и петлять означало потерю темпа и сил. Падение же означало смерть.

Выбравшись наверх, я совсем сорвал дыхалку, но заставил пробежать себя еще метров двадцать, прежде чем остановился и оглянулся.

От преследователей меня отделяло лишь несколько метров. Я не мог бежать вверх по крутому склону с высокой скоростью, и они нагоняли свою добычу, категорически отказываясь ее упускать.

Я бежал еще с километр, прежде чем они прекратили меня преследовать. При этом я совершенно выбился из сил. Не будь рюкзака, все было бы гораздо проще, сейчас же меня спасла только относительная медлительность хищников.

На всякий случай я шел еще некоторое время, прежде чем позволил себе остановиться и глотнуть воды. Даже сесть и нормально отдохнуть я не мог себе позволить, так как приходилось постоянно оглядывать округу в поисках преследователей.

Во второй половине дня я набрел на карету и выбеленные кости двух лошадей со следами многочисленных мелких зубов. Дерево давно иссохлось и утратило свою прочность, поэтому оси сломались, и карета лежала на днище. Деревянные обода колес безо всяких следов резины валялись рядом. Краска, когда-то покрывавшая повозку, давным-давно слезла и облетела, оставив лишь ноздреватую сухую древесину, легко продавливаемую пальцем. Очередной привет из нашего мира. Какому-то бедняге пару столетий назад крупно не повезло. Я представил удивление и последующий ужас возницы, оказавшегося в мертвых землях. Запах лошадей не мог не привлечь любителей поживиться вкусняшкой. Наверняка несчастный кучер гнал по равнине, силясь оторваться от кровожадных тварей. Возможно, у него в первый раз даже получилось. Но здесь не оказалось ни воды, ни травы, чтобы лошади выжили. А следом быстро погиб и кучер.

- Прости, дружище, - сказал я вслух, словно был виноват в его смерти.

Я перешагнул через торчащий из шлака череп с вопрошающе распахнутыми в небо глазницами и зашагал дальше.

***

Следующие два дня стали настоящим кошмаром. Вода закончилась в тот же самый день, в который я убежал из провала. Я тащился по серой равнине, вспоминая лужу в том проклятом поезде, в котором мне не посчастливилось сдохнуть вечность назад. Боже, там была целая лужа воды! Я мечтал о ней, жаждал ее, но слюна уже давно перестала выделяться от иллюзий. Я стал бояться, что, в конце концов, умру от помешательства, навеянного наваждениями и фантомами на почве жажды.

О бескрайних ледовых и снежных полях родных гор, где мы взбирались по отвесным кручам скал вместе с Кенгу и Шемом, я и вовсе старался не вспоминать, с трудом ворочая распухшим языком по сухому рту.

Я не знал, что прикончит меня в этом мире быстрее, жажда или хищники. Вечером следующего дня, как кончилась вода, на меня напала стая мелких ублюдков, похожих на освежеванных собак. Мелкие, от силы по колено, они пытались задавить меня своим количеством. Мне кажется, они преследовали меня и сейчас, поэтому я не мог остановиться на ночлег, вынужденный медленно ковылять, давно сбившись с направления своего пути.

Сейчас мое лицо, обращенное в еле просвечивающийся от звезд и луны сумрак, покрывала маска. Маска из засохшей крови, когда-то липкой и тягучей, а сейчас склеившей лицо в алый лик безумия.

А где-то позади оставались изглоданные кости тварей. Когда я удалялся от места сражения за свое выживание, то отчетливо слышал визг раненых, которых заживо рвали на куски собственные сородичи.

Но перед этим я выпил из одной твари кровь.

Они окружали меня медленно сужающимся кольцом, подходя все ближе и ближе, пытаясь внушить страх, оцепенение, своим визгливым полувоем, полухохотом. Я тщетно пытался высмотреть на сковороде пустошей хоть какое-нибудь укрытие или хоть бы что-нибудь, к чему можно прижать спину, защищая тыл. Проклятая же равнина, как назло, словно сговорилась с псами. Вокруг не было абсолютно ничего.

Когда круг сузился примерно до десяти метров, я остановился, вытащил нож и снял рюкзак, аккуратно поставив его на выжженный шлак.

Твари не торопились. Их красные тела, на которых прекрасно различались мышцы и сухожилия, казалось, сочились на солнце красным гноем. Плоть этих церберов Аида была блестящей, покрытой толстым слоем смазки, по-видимому, заменяющей им шкуру. Белые, как у вареных трупов глаза, смотрели на меня пугающе бездушно и мертво. Словно адские псы уже умерли, давным-давно, еще при старых хозяевах мира, а затем восстали вновь, через столетия, восстали проклятьем пустоши, мертвыми падальщиками, пожирающими сущее.

Они уселись вокруг, постепенно переползая ко мне, сантиметр за сантиметром, похожие на безжалостно сжимающиеся тиски с острыми клыками вместо чугунных губок. Хорошо смазанные, тиски сдавливали свою жертву – меня – сдавливали, вынуждая паниковать.

Я не двигался.

Я ждал.

Бросок одной из тварей сзади я заметил лишь краем глаза, заметил только потому, что ждал его. Мгновенно пригнувшись и повернувшись, я ножом распорол ей живот и, разматывая требуху, она покатилась к собратьям, тут же начавшим рвать ее на куски. В то же мгновение началась свалка.

Несколько тварей бросились на меня, рыча и визжа, хватая меня за ноги и пытаясь опрокинуть. С трудом удерживаясь от падения, я наносил длинным ножом удар за ударом, срывая свою глотку дикими воплями. Очередное бросившееся на меня существо я ударил рюкзаком, сбив на землю и предоставив его собратьям еще пищи, а сам продолжал колоть и резать, забыв о боли.

В какой-то момент они не выдержали и отпрянули, злобно рыча и нарезая круги вокруг. Рядом со мной осталось с десяток агонизирующих тварей, и я тут же пинками отбросил несколько из них живым и все еще голодным гончим.

На этот раз свалка началась уже в стороне. Облитый болью, плохо понимая, что делаю, я рассек одной из собак горло и несколько секунд жадно пил кровь, слабеющими толчками вытекающую из раны, прижимая к себе трепещущее в последних спазмах тело. Кровь показалась мне божественным нектаром.

Отбросив гончую в сторону, я подхватил рюкзак, валяющийся неподалеку и совсем, в отличие от меня, не пострадавший. После чего быстро заковылял от места бойни, надеясь, что адреналин позволит мне уйти хоть на какое-то безопасное расстояние, прежде чем я свалюсь.

Минут через двадцать ходьбы от свалки визжащих и хрипящих тел на меня накатила волна слабости и боли. За это время я прошел примерно с километр, даже больше, чем рассчитывал. Волей-неволей пришлось остановиться и заняться ранами.

Поверхностный осмотр поверг меня в уныние и крупную дрожь от похмелья схватки. Обе ноги кровоточили от множественных укусов. Плотные и прочные штаны оказались изодраны в лохмотья, но именно они защитили от более серьезных последствий. Ноги, почти до самого паха, покрывали множественные раны, хотя и относительно мелкие. Другой вопрос, что они обязательно загноятся, а мне даже нечем сейчас их промыть и обработать.

Руки пострадали меньше, но все же и их украшали синяки, кровоподтеки и висящая лохмотьями содранная острыми зубами кожа. Левая кисть сильно опухла, но пальцы, хоть и с трудом, все же шевелились.

Сука… Сука-судьба, подумал я. А что мне еще оставалось делать?

Только идти дальше. Калека пустошей. Потенциальный завтрак, обед и ужин для любых из того множества обитателей, что населяли эту проклятую равнину.

И целый пир для червей. Если они водятся в этом шлаке.

***

Я чужой, чужой, чужой… Мысль единственным проблеском сознания в тумане полубезумия долбит меня острым клювом прямо в мозг. Чужой, чужой… Шаг, другой, третий. Чу-жой, чу-жой, чу-жой. Мысль задает ритм. Ритм передвигает мои лапы по пустошам.

Откуда-то сзади слышится завывающий хохот вновь оголодавших гончих. Главное, не упасть. Если упаду, то уже не встану. Не хочу повторить судьбу охотника Володи. Его съели собственные псы, меня же заживо начнут рвать чужие, но общий смысл примерно тот же – пока я буду дергаться в агонии, куски моей плоти конвульсивным глотанием уже попадут в желудки ненасытных утроб.

Поднявшаяся в голове свинцовая муть, с привкусом ацетона на языке, заставила остановиться и перевести дух. На грудь будто бы сразу положили десяток свинцовых пластин. Рюкзак тянул вниз неподъемным грузом, заставляя упасть и распластаться, облизывая шлак в тщетной попытке выжать из него хоть каплю влаги.

Меня охватило горячее желание сбросить баул, чтобы легче стало идти, чтобы хоть как-то удержаться на ногах, не падать, прожить еще немножко, уйти дальше от голодного хохота преследователей… С минуту я боролся с этим желанием, слабым ростком разума пытаясь сквозь туман в голове донести до взбесившегося мозга, что потеря рюкзака отсрочит мою гибель лишь на каких-то полчаса. Хороший выбор, правда? Полчаса жизни и надежды на то, что где-то в пределах километра есть спасение моей безволосой шкуры. Так стоит ли тащить рюкзак?

Не прекращая внутренней борьбы, я поднял голову и равнодушно разглядел впереди себя несколько строений. До них оставалось метров триста. Мираж, подумал я.

Тем не менее, при виде зданий в организме все же поднялся уровень адреналина, и пелена мути в глазах пропала. Пока еще я не дошел до той точки, после которой гормоны полностью прекращают выработку. Строения передо мной обрели отчетливый вид. Это оказалась целая группа, включающая в себя что-то типа ангара и нескольких построек поменьше, вплоть до небольшого домика. Вся структура по цвету абсолютно соответствовала равнине, и если бы я не вышел к ней напрямую, то легко прошел бы мимо, даже не заметив.

Остается надеяться, что там никого нет. Ни друзей, ни, тем более, врагов.

Оставив рюкзак у ангара, и прихватив с собой нож, я обошел группу построек по периметру. Ангар был сделан из металла, не тронутого ржавчиной – такого же, как приснопамятный поезд. Его размер составлял где-то сорок на десять метров. Другие постройки, похоже, были выполнены из дерева, превратившегося под сухим климатом и солнцем в камень. Куда меньшие по размеру, чем ангар, одноэтажные, с окнами, они напоминали старые брошенные дачные домики.

Осторожно обойдя территорию, я постарался найти следы пребывания здесь других существ, которые могли бы быть для меня опасными. Спекшийся шлак пустоши не позволял оставить на нем следы от лап, по крайней мере небольшим существам, но я искал следы деятельности, испражнения, либо хоть что-то подозрительное, за что уцепились бы глаз и сознание.

Ничего. Ровная и серая поверхность пустошей не содержала ровным счетом никаких зацепок, которые смогли бы заставить меня испугаться и уйти, либо, на худой конец, просто призадуматься.

Дважды описав полный круг по периметру, я подобрал свой плетеный рюкзак и начал исследовать сооружения более тщательно.

Лишь одно строение из всех оказалось «жилым». На перекошенной двери, с трудом ворочавшейся на петлях, изнутри были старой краской выведены знакомые символы: квадрат, закрашенный треугольник и круг. Волнистой стрелки среди них не имелось.

Я опустился на колени и бессильно уперся лбом о лежанку, где в кожаной скрутке лежали два спальных мешка. Сама же кровать, выполненная из металла и намертво прикрученная к стене, оказалась единственным здесь предметом мебели, причем, судя по размерам, стоявшая еще с довоенных времен.

Наверняка под потолком висят огниво и соль, отрешенно подумал я. Или лежат под кроватью, вместе с мотком жил в кожаном мешочке. Может, там еще лежит факел и небольшой каменный нож. Прекрасный набор для того, чтобы ночью повеситься или вскрыть вены усталому и страдающему от жажды путнику. Почему бы и нет?

Вместо кожаного мешка с мелким скарбом под лежанкой обнаружился сундук. Большой железный ящик с защелками. Попробовав его выдвинуть, я подивился его тяжести. Длиной в полтора метра и шириной сантиметров пятьдесят, при высоте примерно в тридцать, он был весом явно больше сотни килограмм. С трудом, но мне все же удалось вытащить его в середину единственной комнаты и открыть.

Почему-то я не удивился.

Сундук оказался набит ровно уложенными консервами, покрытыми тонким слоем смазки. Поверх них лежало несколько консервных ножей. Сами банки были в основном квадратными, большими, с надписями на неизвестном мне языке, но встречались среди них и знакомые мне жестянки с говядиной по ГОСТу. Я поискал на одной из таких банок дату выпуска. Выдавленные на крышке цифры убеждали меня в том, что закатали банку шестнадцать лет назад.

Защемило сердце. Какая-то несчастная банка тушенки… но, из того мира, где я прожил столько времени. Где у меня была семья. Жена, наш малыш, друзья… Мне показалось, что лишь вчера я ушел в поход, где неудержимой лавиной стали разворачиваться столь страшные и дикие события, кульминация которых подвела меня, умирающего и окончательно сходящего с ума, к осколку от прежней жизни. Осколку зеркала, которое никогда не склеить.

Зеркала, в которое я больше никогда не увижу самого себя.

Не стоит жалеть себя, подумал я со злобой. Я заслужил все, что имею сейчас. Не нужно никакого зеркала, чтобы понять: я просто мудак. Пусть даже и рысь. Одно другому не мешает.

А раз так, то стоит заканчивать с самокопанием и вернуться к попыткам протянуть хотя бы следующие несколько дней.

Достав несколько разных незнакомых консерв, я по очереди встряхнул их, пытаясь по звуку определить, что в них находится. Звук плещущейся воды в одной из них едва не свел меня с ума.

Дрожащими руками я протер от смазки подолом изорванной куртки верхнюю часть банки и пробил в ней две дырки. На поверхность жестянки выступила пенящаяся белая жидкость, и мое сердце упало. Я мазанул по ней пальцем и лизнул, но стосковавшаяся по влаге плоть рта всосала жидкость мгновенно, даже не почувствовав вкуса. Тогда я сделал осторожный глоток, с трудом, но заставив себя оторваться от банки и попытаться понять, насколько съедобно и безопасно то, что я сейчас проглотил.

Жидкость оказалась похожей на нежирное молоко.

Дальше оторваться от банки я уже не мог, пока не высосал ее всю, примерно литр, а затем блаженно откинулся на лежанку.

Снова жив. Не знаю, надолго ли, но я снова жив.

После того, как я расположился с тушенкой на крыльце домика, и осилил при помощи деревянной ложки половину содержимого банки, голова стала соображать более ясно.

Судя по тому, что краска на символах была старой, разведчики рысов не появлялись здесь уже давно. И это понятно, так как воды здесь нет. Каким бы малым ее количеством, в сравнении со мной, разумные пушистые бы не довольствовались, вода им все же требовалась, а значит, наведывались они сюда редко.

Вопрос в том, что не будь воды, вот эти здания бы здесь не возникли. Судя по всему, прежним хозяевам этого мира вода необходима была так же, как и мне. Но рысы ее не нашли. Вывод: либо вода здесь исчезла после того, как началась война, либо рысы плохо ее искали.

И если я хочу жить дальше, мне необходимо постараться получше, чем они.

***

Спал я крепко и без сновидений. Такие ночи я называю мертвыми. На одном из континентов нашего мира живет племя аборигенов, члены которого верят - если человек крепко засыпает, то его личность умирает, а когда просыпается, в нем живет уже другой. Для них сон является смертью.

Наши сны можно назвать агонией. Попыткой сохранить то, с чем мы окунулись во тьму, закрыв глаза. Если снов нет, то и агонии тоже нет. Мы просто умираем и все. И проснуться можем уже совсем другими. А в некоторых случаях и не там, где уснули. Кажется, вокруг ничего не изменилось, но мы заглядываем в глаза своим родным и вдруг со страхом понимаем, что это совершенно чужие нам люди. А некто, кто открыл глаза на той постели, где ты засыпал, сейчас тоже начинает искать знакомые искры в тех, кого видит. И не находит их.

Не в этом ли причина безумия многих из нас?

Мы просто находимся не на том месте.

И слишком часто позволяем себе умирать.

***

Я проснулся ближе к полудню следующего дня. Проспал примерно сутки – сказывались нагрузка предыдущих дней и раны, полученные от гончих пустошей.

Да, раны… Прислушавшись к себе я попытался понять, есть ли у меня температура. По ощущениям вроде бы нет. Голова тоже не болит, хотя во рту все пересохло. И все же, с этой стороны, кажется, все оставалось прекрасным.

Зато внешний осмотр ран оптимистичным уже не показался. Конечно же, как я и ожидал, они начали гнить. Самое паршивое, что мне так и нечем было их промыть.

Следующую половину дня я посвятил тщательному обыску всех строений. Они оказались забиты самым разнообразным, абсолютно мне неизвестным, хламом, к тому же сваленном в диком беспорядке. В основном механизмы, где-то явно вышедшие из строя, а где-то еще новые, запакованные в пластиковую упаковку. Я сдвигал их в сторону и осматривал полы, в надежде найти скважину под воду. Впрочем, теперь я видел, по тому, как они были разбросаны, что кто-то уже искал здесь до меня. И, видимо, тоже не нашел.

Зато в ангаре я обнаружил нечто похожее на небольшой снегоход. Только вместо гусеницы и лыж у него имелась большая широкая гладкая площадка из толстого перфорированного пластика. Зато стоял привычный мотоциклетный руль. Только по рулю и сидению я идентифицировал его как транспортное средство. Выглядел аппарат с виду совсем неплохо, хотя привычного двигателя внутреннего сгорания я не разглядел – на его месте стоял округлый металлический блок черного цвета, явно неразборный. От блока под сидение уходили толстые провода в блестящей гофре. Повозившись, я нашел защелку и откинул сиденье, под которым обнаружился блок с тремя продолговатыми цилиндрами. Блок фиксировался шестью защелками, и я легко его снял. От него шел короткий кабель в два моих пальца к мощному разъему, к другой стороне которого подходили провода от силового блока.

Хм, батарея?

На небольшой панели приборов, испещренной такими же символами, которые я видел в поезде, находился единственный тумблер. Который я сразу и повернул, в душе опасаясь взрыва. Он поставит точку над всеми моими усилиями по выживанию.

Взрыва не произошло. На блоке «батарей» загорелся и тут же замигал красный индикатор. Видимо, от долгого здесь пребывания они разрядились. Или вообще аппарат поставили сюда с уже севшими батареями. Необходимо будет еще раз все обыскать, вскрыть все упаковки и поискать сменный комплект. А лучше и не один. Хотя с какой стати я считаю, что за тысячу лет они не сели?

Интересно… Прошло столько времени с той войны, в которой рысы победили своих бывших хозяев. Понятно, что война сильно отбросила их назад, хотя, как я понимаю, научного развития их молодая цивилизация не достигала вообще никогда. Но вот вопрос – что случилось с городами прежних обитателей? Где они? Почему я вижу лишь пустошь, да жалкие останки некогда великого народа, вместо груды обломков и заросших городов? Если сейчас подвергнуть Европу моего старого мира даже ядерной бомбардировке, то спустя тысячу лет там все равно шагу нельзя будет ступить без того, чтобы не запнуться о кирпич или ржавый кузов автомашины. Про грандиозное количество помоек вообще и любого мусора в частности я вообще молчу.

Так почему всего этого нет здесь?

Одноухий предводитель рысов, кажется, говорил мне, что в попытке выиграть войну прежние обитатели затронули саму материю мира. Возможно, именно это и послужило причиной возникновения пустошей в том виде, в котором меня на них едва не съели. И не единожды.

А вот такие следы, строения, остались лишь случайно.

Или возникли после.

Решив пообедать, я вернулся в домик с кроватью. Подойдя к нему ближе, я внезапно заметил в нем некоторую несуразность.

Снаружи он казался чуть больше, чем внутри.

Мое сердце забилось чаще.

Шагами я измерил внешний размер домика, а потом внутренние размеры комнаты. Вывод оказался однозначным – в длину домик снаружи был на полметра больше, чем изнутри.

Я быстро определил, что «толстой» была только одна стена, напротив кровати. К моему глубокому разочарованию внешний ее осмотр показал, что не один я такой умный. Следы то ли топора, то ли лома обнаружились как изнутри, так и снаружи. С улицы я даже обнаружил давние следы подкопа. Кажется, разведчики-рысы тоже заметили несоответствие размеров и попытались разобрать или разбить стену.

Вернувшись в ангар, я нашел короткую трубу и простучал ею стену изнутри и снаружи домика. Несомненно, какие-то пустоты там имелись, но ничего определенного мне это не дало. Я попросту понятия не имел, что делать дальше.

Утомившись, я сел на кровать. Уж чего-чего, а упорства рысам было не занимать. Но они здесь ничего не смогли найти. Почему?

Потому что при всем своем интеллектуальном уровне они не могли разбираться в механизмах и знать какие-либо принципы их построения.

А чем я лучше?

Наверное, правильно говорят в школе, что необходимо хорошо учиться. Правда, я закончил техникум с красным дипломом, но сие достижение ничего мне сейчас не давало. Вероятно потому, что управлять гравитацией, ядерной энергией и вообще материей, меня там не учили.

С досады я хлопнул друг об друга ладонями и полез за консервами.

Зажегся свет.

Слегка голубого оттенка, холодный, он шел отовсюду – от стен, от потолка и от пола. Комнатный свет, при котором вполне можно читать книгу или готовить ужин.

Я хлопнул еще раз.

Свет погас.

Я хлопнул два раза подряд.

Часть пола опустилась и сместилась в сторону, открывая лестничный пролет вниз.

Наверное, рысы не умеют хлопать в ладоши, ошалело подумал я, глядя в проем со сверкающей металлической лестницей.

И сразу, пока не передумал от всколыхнувшегося страха, начал по ней спускаться.

Оказавшись в чистом белом освещенном коридоре, я еще раз дважды хлопнул. Пол хижины, а теперь уже мой потолок, беззвучно закрылся.

***

Коридор оказался длиной всего в несколько метров, зато при высоте потолка почти в два моих роста. Заканчивался он массивной на вид дверью. Посередине коридора вправо был открытый дверной проем в вытянутую комнату, с окнами, выходящими в коридор.

Типичное помещение для охраны.

Пройдя по коридору и завернув в проем, я тут же запнулся о тело на пороге и упал, больно ударившись ладонями об пол.

Труп больше напоминал мумию. Кожа черепа была натянутой и серой, пальцы напоминали толстые коричневые кости. Одежда представляла собой комбинезон блекло-синего цвета, правда, никаких застежек на нем я не видел. Под моими пальцами он легко порвался, поднявшись вверх облачком пыли.

Я щелкнул мумию по лбу.

- Привет!

Кость легко проломилась. Сама мумия, к счастью, промолчала. Боюсь, если бы она поздоровалась со мной, я бы умер сразу же от разрыва сердца.

Мебель в комнате была стандартной для любой сторожки – стол, два стула, что-то похожее на диван и несколько шкафов. Часть стены занимала стойка работающего оборудования с мерцающими лампочками и уходящими к потолку проводами. Над диваном висел большой зеленый экран с толстым стеклом.

Замерев на несколько секунд, я ощутил слабый мерный шум работающего оборудования, но не того, что располагалось в стойке рядом со мною, а более далекого. Или, пожалуй, более глубокого.

В левом ящике стола, автоматически открывшегося от прикосновения к нему ладони, лежало несколько тонких красных папок. Открыв одну из них, я обнаружил экран, подобный тому, что украшал стену, только гораздо меньшего размера. В самом низу экрана располагалась плоская кнопка. Любой человек, у которого хоть раз в жизни был сотовый телефон, нажал бы ее. Я не стал исключением – подержав несколько секунд, я с изумлением увидел процесс загрузки, сопровождающийся надписями на незнакомом мне языке.

На этом, впрочем, все закончилось. Как обращаться с планшетом я не имел абсолютно никакого представления. В меню находилась куча папок или файлов с непонятными мне названиями, и от греха подальше планшет я отключил длительным нажатием кнопки питания. Чем черт не шутит, может быть с него ракеты можно командами запускать, и я сейчас рискую устроить миру очередной Судный день. Он и предыдущий-то пережил с трудом.

Убрав папку обратно, я открыл правый ящик. В нем лежал пистолет.

Точнее, по форме он выглядел очень похожим на пистолет. Ствол заканчивался выпуклым стеклышком, смахивающим на линзу светодиодного фонарика. Сам по себе пистолет был крупным, не под мою ладонь. Вид… несколько гротескный, при этом вес, навскидку, не превышал килограмма. Затворная рама у него отсутствовала, как и прицел.

Я засомневался, игрушка это или нет. Может быть, у здешнего охранника тут играл ребенок?

Я нажал на тугую кнопку в верхней части рукояти пистолета и на ладонь мне выскользнул магазин. Вместо патронов в нем была закреплена похожая на батарею штуковина с горящим зеленым огоньком индикатором.

Заряжено, ухмыльнулся я. Вогнав магазин обратно, до масляного щелчка, я посмотрел на плоский рычажок на другой стороне, который явно выполнял роль предохранителя.

Несмотря на желание пальнуть, я все же решил испытать пистолет наверху, на пустошах. Мощность его оставалась мне неизвестной, и баловаться в замкнутом помещении ой как не хотелось. Хотя и понятно, что охрану не снабдили бы мощным оружием, но все же…

Шкафы в комнате оказались запертыми на электронный замок, с прорезью то ли под карточку, то ли под специальный ключ. В принципе, их я мог сломать при желании, крепкими шкафы не выглядели. Достаточно будет найти наверху и принести вниз подходящую арматурину.

Я вышел из комнаты охраны и направился к двери в конце коридора. Здесь меня постигло некоторое разочарование – она тоже оказалась запертой. Причем по виду она представляла собой массивную плиту, взломать которую я бы точно не смог. Хлопки в ладоши тут тоже не помогли. Зато, разув глаза, я увидел рядом с дверью прорезь под такой же плоский ключ, как и на шкафах.

Разрываемый между желанием попробовать разгадать загадку и не менее острым желанием поесть и попить воды, я все же выбрал последнее и пошел наверх, на всякий случай закрыв «пол» домика обратно. Чтобы ничего туда не влезло. И не вылезло тоже.

***

Облизывая деревянную ложку и уже в который раз с благодарностью вспоминая маленького рыса, я сидел на кровати и наслаждался едой и питьем. Наслаждаться-то все равно осталось недолго. Два дня я буду пить воду вполне нормально, а потом еще два дня лишь по половине того, что необходимо организму. Затем один день четверть порции и… все. Хана лапистому.

Ну, конечно, не то, чтобы совсем сразу хана, так как в консервах все-таки какая-то жидкость имеется. Но, ее в любом случае слишком мало. Давайте взглянем правде в глаза – как бы это место не подходило шикарно для зимовки, а если мне не удастся за два последующих дня найти здесь воду, то придется взять столько консервов, сколько я смогу нести без потери скорости, и уходить дальше.

Или повеситься в ангаре.

Кстати, да. Стоит еще поискать батарею к тому транспортному средству, что там стоит. И взломать шкафы внизу.

Тут я хлопнул себя по лбу от досады. От звонкого шлепка свет в домике выключился, и я торопливо включил его обратно.

Я идиот. Причем редкостный. Ведь если шкафы и дверь открываются с ключа или карточки, то они обязательно должны находиться у охранника, а значит с большей долей вероятности лежат в одном из карманов трупа внизу.

Я завалился на кровать и довольно потянулся. Интересно, какого размера подземное сооружение? Что я найду там, внизу? Если там будет вода и есть жилые помещения, то я нашел новое место для колонии рысов. Я, как разведчик, нашел подходящее место и могу основать поселение, в котором стану лидером.

Только вот беда, я уже не свой для них. Не сородич. Не будет у меня собственного города, и не суждено мне передать свои знания о человеческом мире пушистому народу.

Хорошо это или плохо? Хрень все это. Все вот эти понятия. Каждому виду и каждому индивиду есть свое хорошо. Посмотрите на мир, где я когда-то жил: ткни в каждого его «разумного» жителя пальцем и найдешь толику, а во многих случаях и огромную гниющую кучу лицемерия и ханжества, воняющих за версту. Когда нам хорошо, то кому-то плохо. Это такой же незыблемый закон, как и закон сохранения энергии. Только вот последний родился вместе с нашей планетой, а первый вместе с человеком, который, в конце концов, переформатировал все живое и неживое на планете и уже уничтожает сам себя. Уничтожает благодаря Закону, который создал сам. Точнее, его закон вырос из естественного отбора вместе с ростом разума Гомо Сапиенс. Вырос настолько, что сейчас готов пожрать своего же создателя.

Да пусть пожирает, Бог с ним. Я не стану об этом жалеть.

Я жалею лишь, что сам не смог прожить там жизнь без вышеупомянутого лицемерия.

И я не смог прожить нормальную жизнь здесь. Отказался от нее, как только покинул город.

Положа руку на сердце – ведь я банально испугался. Тот факт, что я ходил какие-то походы и восхождения, одиночные и пусть даже сложные, не говорят о том, что на самом деле я не малодушен. Я ушел из города, ибо побоялся принять то, что увидел, позволил убедить себя косности собственного мышления, давно уже неповоротливого в тисках собственных предрассудков. Пусть я хоть десять раз рысь, но воспитывался и жил я среди людей. И как бы не сопротивлялся, их отрава заразила и меня. А я не смог изгнать ее вон, хотя, надо признать, рысы помогали мне изо всех сил.

Рыся, Рыся… Прости меня. Ничего в жизни я не сделал правильно. Все в ней было… через одно место пониже хвоста.

А сейчас мне остается лишь расхлебывать последствия моих решений и поступков.

А значит, всего лишь выживать. Хочется еще попытаться остаться при этом с чистой совестью. Я попытаюсь. Честное рысье.

Прежде чем спуститься вниз на разведку, я решил провести испытания найденного пистолета. Кто его знает, что меня ждет под шлаком пустошей? Насколько будет опасен подземный лабиринт? Учитывая извращенное богатство местной фауны, рисковать мне не хотелось.

Вода. Она была позарез необходима. Забудьте постапокалиптические схватки а-ля Безумный Макс ради бензина. Мы будем воевать за воду, и именно она, сродни песочным часам, капля за каплей, станет отмерять нашу жизнь.

Прихватив пустые консервные банки, я вышел с ними на улицу. По привычке осмотрев окрестности и не найдя опасности, я поставил пять банок на расстоянии двух метров друг от друга и отошел от них на пятьдесят шагов.

Мое импровизированное стрельбище я расположил с таким расчетом, чтобы в направлении выстрела не располагались строения, а сами банки стояли на расстоянии метров в двадцать от ближайшего здания. Пятьдесят шагов до цели, конечно, слишком далеко для короткоствола, но постепенно я подойду ближе. Необходимо знать, на какое расстояние придется подпускать противника.

Еще раз повернувшись, я осмотрелся. Ничего и никого. Тихо и пусто.

Я снял пистолет с предохранителя и поднял его, по плоской поверхности ствола пытаясь прицелиться в банку посередине.

- Брось оружие!

Между лопаток мне уперся острый наконечник, проткнувший куртку, кожу и пустивший струйку крови. Рыс сбросил мне образ, в котором я отбрасываю в сторону пистолет, недвусмысленно показывая, что и как нужно сделать.

- Брось оружие и медленно подними лапы на затылок!

Упираясь коротким копьем мне в спину, позади стоял тот самый рыс-воин, что стрелял по пилоту вертолета из снайперской винтовки. Рыс со шрамом. Наверняка один из лучших воинов в городе.

Выследил, зараза. Неизвестно как, но выследил.

Вот только он просчитался. Забыл, или, скорее, не учел, что я жил с ними, научился с ними общаться, тоже стал эмпатом.

Передав свою картинку, воин предоставил мне, кроме информации о себе, свое точное позиционирование и наклон тела.

Я бросил на шлак пистолет, и всего лишь на мгновение глаза воина отследили его падение. Я знал это, словно смотрел прямо на него. Всего лишь мгновение, но я уже резко наклонился вперед. Копье тут же подалось за мной, скорее инстинктивно, чем направленное сознательно, догоняя и пытаясь пронзить острым широким наконечником, которое хищной бабочкой напьется моей крови.

Нагнувшись, я выбросил правую ногу назад и вбил свою пятку воину в челюсть, благо до сантиметра знал, где находится его голова.

Сразу вслед за ударом я крутанулся, принимая стойку, но увидел лишь оседающее на шлак тело. Нокаут. Впрочем, не знаю, можно ли назвать последствия удара ногой нокаутом… но и до десяти я считать не собирался.

Скользнув взглядом вокруг - мало ли, нападающий мог прийти и не один, я уселся верхом на лежащего на животе воина и потрогал на шее пульс. Жив. Слава Богу. Приподняв тело, я снял у него с перевязи нож – металлический, из нержавейки, заводской и явно трофейный, затем снял с лапы фиксирующий ремешок копья и аккуратно отрезал его. Слегка распустив сплетенный кожаный шнур, помогая себе зубами, я тщательно связал рысу лапы за спиной.

Присев рядом, я с трудом смог закинуть тело себе на плечи, хотя и весил пленник не больше, чем я сам. Встав и поправив тело, чтобы удобнее было нести, я направился к «своему» домику. Теперь нужно придумать, что с ним делать. Между прочим, его ведь еще и кормить придется.

Впрочем, если я открою дверь вниз, под землю, то у меня появится предмет торговли за свою шкуру. Может, и вправду говорят: все, что ни делается, все к лучшему?

К сожалению, у судьбы оказались иные планы, кардинально отличающиеся от моих. До домика я успел пройти лишь половину пути.

- Стой!

В дверях постройки, к которой я направлялся, стоял еще один воин с арбалетом в лапах. Иссиня-черный наконечник смотрел мне прямо в лицо.

Специально ведь ждал, когда я потащусь с телом в дом! А я мог бы догадаться, что преследователь придет не один.

- Подними лапы! – прервал мое самобичевание воин. - Тело не скидывай! Теперь повернись спиной, только медленно!

Я послушался.

- Положи тело на землю!

Я аккуратно опустил пленника и повернул его на бок, чтобы он не захлебнулся кровью.

Отняв одну лапу от арбалета и не спуская с меня глаз, воин присел и поднял сзади с пола кожаный мешок. Скомкав его одной лапой и бросив перед собой, он пинком отправил получившийся узел ко мне.

- Надевай на голову!

Мне ничего не оставалось, как повиноваться.

- Повернись направо! Пять шагов! На колени, опусти морду вниз, лапы за спину!

Обострившийся за дни блуждания по пустошам слух дал мне понять, когда именно он мягко подошел к своему товарищу. Держит ли он меня сейчас на прицеле или нет? Без подсказки, подобной той, что так опрометчиво дал мне другой воин, я не мог этого знать. Впрочем, второй раз надеяться на столь грубую ошибку было бы странно.

Связанный рыс уже приходил в себя. Я чувствовал его сознание. Как ни странно, но в нем не ощущалось злости за поражение. Быть может потому, что он понял: я лишь защищался, и если бы хотел его убить, то сделал бы это сразу, его же оружием, через мгновение после того, как бессознательное тело опустилось на серый шлак.

Я закрыл глаза. Чувства обострились еще больше. Сердце продолжало биться размеренно и спокойно. Тонкий запах крови… который почуял второй воин, когда подошел к своему товарищу. Следом за этим тонким сладким ароматом потянулась пелена холодной ярости, направленная в мою сторону.

Короткий палец на широкой лапе сильнее надавил на спусковую скобу арбалета. До соскальзывания тетивы с зацепа осталось приложить лишь крохотное усилие. Миг, и я корчась упаду на серую равнину, вновь умерев, в невообразимой дали от того места, где был рожден.

На самом ли деле это было так или просто впрыснутые в кровь гормоны накрутили мое воображение? Как определить, где правда, а где домысел, стоя на коленях с мешком на голове?

Пять шагов – не настолько рядом, чтобы я быстро добрался до своего противника и достаточно близко, чтобы он легко подстрелил меня. Я ничего не успею сделать в любом случае, даже если голодный болт арбалета смотрит сейчас вниз или в сторону.

Или успею? Что я теряю, в конце концов? Жизнь? Я могу и так бездарно ее потерять быстрее, чем через секунду.

Я подождал скрипа лезвия ножа о кожаный шнур, которым несколько минут назад связывал воина со шрамом, и вскинулся, изогнулся всем телом, выбрасывая из-под себя ноги, срываясь с места, помогая себя руками. С низкого старта я рванулся к своим преследователям, срывая с головы мешок и бросая его в стрелка.

Я не успел.

***

Снова смерть. И все те же чужие звезды. Я погребен в этом проклятом мире заживо. Или посмертно. Уже не важно.

Пусть смеются надо мной бездушные звезды в своем безумном хороводе. Пусть. Я умру снова и снова вернусь, словно феникс, восстану из пепла. И не важно, в каком мире меня вздернет на крест. Истеченный кровью, я прорасту в ином месте. Прорасту окрашенной киноварью розой с ядовитыми шипами. Розой, воплощающей мою ненависть ко всему сущему, во всех этих блеклых, уже мертвых, но никак не желающих этого осознать, мирах.

Я вернусь.

***

Я пришел в сознание, когда шершавый язык начал вылизывать мое лицо, а мягкие лапы привычно обнимали и прижимали к себе. Я лежал на спине и улыбался.

А потом начал плакать.

Leave a Reply