Сквозь окна вокзала я гляжу на горы, прикрытые утренним туманом. Глядя на них, перестаешь замечать на стекле слой пыли и сажи от тепловозных дизелей.
Там, наверху, все совсем по-другому. На время моих путешествий, где-то далеко позади, за спиной, остаются города и цивилизации, без которых я тоже не смогу долго выжить. Такова горькая правда, с которой приходится мириться.
Не все другие миры связаны с горами – их много, и все они разные.
Но самые настоящие – здесь.
Содержание
День 1
Иду быстро. Поселковые комары, откормленные на жителях Чары, большие и ленивые, старательно тянутся за мной, стремясь догнать. Время от времени они собираются в большой рой, разгоняются и пытаются свалить меня массой. Их тактика не срабатывает: заслышав сзади гул, я перехожу на легкий бег, и все их усилия пропадают даром.
Через час они устают окончательно, и барражируют обратно в Чару. Спустя ещё минут двадцать на их место заступают уже местные, болотные. Это страшный противник. Комары-стайеры, способные преследовать сотню-другую километров какого-нибудь злосчастного лося. От этих не сбежишь. Поэтому спасаюсь накомарником.
В две ходки выхожу на свежую избу кордона нацпарка, построенную на берегу морены, перед Среднесакуканскими протоками. Позади около 16 км, за 3:10, с учетом отдыха перед мореной. Вполне нормальный результат для рюкзака в 25 кг, здешней местности и мятого бессонной ночью леопарда.
Ноги слегка гудят, но спине стало легче. Шее только хуже. Кажется, еще ни разу в жизни я не выходил на маршрут в таком ушатанном в плане здоровья состоянии. С одновременно же наилучшей физической формой.
Наибольшие проблемы доставляет закусывание нерва между стершимися дисками позвоночника. Боль отдает в шею, и головой я способен двигать только вместе с туловищем. В крайних положениях шею подклинивает, и иногда приходится потом помогать себе руками. На полном серьезе рассматриваю вариант примотать к шее самодельный корсет из палок и скотча.
Изба кордона свежая. Дерево пахнет стружкой и смолой. А ещё я чую вокруг избы присутствие людей – их запах, их следы, их движение и их еду. Я ощущаю их так, будто они стоят рядом.
Но - никого не нахожу. Кордон безмолвствует, словно находится вне времен и пространств.
Оставляю рюкзак и выхожу на высокий берег реки, к её шуму воды и перекатывающихся камней. Здесь построена смотровая площадка, и я забираюсь на её перила.
Шум воды успокаивает и вгоняет в дремоту. Веки смыкаются, и я проваливаюсь в тревожный сон.
Просыпаюсь через двадцать минут, вздрогнув от крика птицы в кроне деревьев. Удивительно, как я не навернулся во сне с перил вниз, на камни. Ощутил бы себя в полной мере Шалтаем-Болтаем, а в роли королевской конницы, надо думать, выступили бы сотрудники нацпарка. Если бы меня раньше не сожрали местные падальщики.
Сочтя отдых законченным, подхватываю заскучавший рюкзак, и спускаюсь к протокам.
Среднесакуканские протоки – мечта клеточного туриста, движимого одному ему известным мотивом в спортивный поход. После того, как недавно русло реки в очередной раз сместилось, воды здесь сильно прибавилось. Раза так в три. В итоге тут теперь за каждый брод можно насчитать баллы, а в большую воду слабым группам кое-где даже придется навешать веревки.
Мне протоки нравятся. С энтузиазмом я плюхаюсь в воду.
Вода ледяная, как и положено воде в горах. Она бодрит и повышает настроение не меньше, чем утренний ледяной душ.
Если даже меня снесет потоком, здесь нет порогов, чтобы разбило о камни. В худшем случае я искупаюсь с головой, что для меня не является ни важным, ни даже чем-то исключительным.
После ММБ и сентябрьских экспедиций по Кодару восприятие таких препятствий сильно меняется. Они становятся… незначительными, что ли.
Воды, кстати, не сильно много. Максимум по середину бедра. Да и на улице тепло – в смысле, плюсовая температура.
На одном из бродов встречаю пожилого мужчину. Он идет в Чару, со стороны ГМС. Мне о нем рассказывал таксист, который вез меня в Чару. Только, по его словам, тот должен был выходить послезавтра.
Разговариваем несколько минут. Он ходил с Чары на ГМС, и от нее радиалками – стандартный вариант для большинства здешних групп.
Выйдя с проток, при подъеме дороги на увал, догоняю питерцев, Лешу и Лизу. Это они вышли утром с кордона перед протоками, и именно их следы я там чуял.
Знакомимся. Я слегка сбрасываю темп и дальше мы идем вместе, рассчитывая встать ночевкой на Эксе – у следующего кордона.
У Камня – места, до которого ещё лет десять назад доезжал Урал, забрасывая туристов, стоит болотоход нацпарка. Дорога здесь заканчивается, хотя, кажется, теперь здесь никто, кроме болотоходов, не ездит. Дорога ужасная, и туристов на грузовой технике сюда никто не забрасывает – никакие вменяемые деньги не окупают после этого ремонт машины.
Добираемся до кордона на Эксе в 14:37. Из Чары я вышел в семь утра ровно. Позади 32 километра пути.
Неторопливо устраиваемся в избе. Однако вскоре приходят сотрудники нацпарка и просят нас расположиться в палатках, так как у них с собой палаток нет. Нацпарк строит подвесной мост в районе Мраморных стоянок, напротив ущелья Мраморного. Там у них стоит палатка, материалы же они носят через избу, с промежуточной в ней ночевкой.
Пообщавшись с директором парка о местном урановом руднике, исследованием которого я здесь занимаюсь, я ставлю палатку и ложусь нагонять свой упущенный сон.
День 2
Кажется, вчера вечером я перебрал с чаем. Мои попытки уговорить мочевой пузырь дождаться утра с треском проваливаются. Как только я закрываю глаза, мне начинает сниться, будто бы я плыву в лодке – самый недвусмысленный признак, что вот уже прямо сейчас надо бежать на улицу.
Я вылезаю из теплого спального мешка и, не надевая ботинок, мчусь к ближайшему дереву, на ходу пытаясь развязать шнурок пояса на штанах.
Уникальные, гиперлегкие, сверхэффективные, предназначенные для туризма высоких достижений, выполненные из наукоемких материалов, брюки Сивера Мураш категорически не хотят облегчать мне мое нетерпение. Эти штаны, наверное, лучшие на планете. Черт возьми, я верю, что они даже лучшие в солнечной системе! Но – только не тогда, когда необходимо срочно развязать шнурок и облегчиться.
Отчаявшись, я пытаюсь стянуть брюки через бедра. Ничего не выходит. Тот самый уникальный анатомический крой держит их на мне, словно вторую кожу.
Острый позыв мочевого пузыря заставляет забулькать в ушах. Я представляю, как стану утром отстирывать штаны и, сжав колени, мелкими шажками семеню обратно к палатке, надеясь успеть достать ножик и таки разрезать проклятый шнурок.
И в этот момент я просыпаюсь.
Стоя на улице у заветного дерева, я благодарю судьбу, что ложусь спать в термобелье, а не в ходовых штанах.
***
Выходим сообща с ребятами из Питера, в 7:20. Температура +8,6.
Без приключений доходим до Мраморных стоянок, оставляем рюкзаки и идем смотреть на стоянку нацпарка рядом с будущим подвесным мостом.
Собственно, меня интересует веревочная переправа. Чтобы не переправляться с материалами вброд, каждый раз рискуя быть смытым вниз, здесь натянули параллельные перила. Но, так как тянули их без полиспаста, то веревки ощутимо провисают.
Решаю дойти до разрушенного моста урановой дороги и посмотреть брод. Если удастся там перескочить, то сэкономлю кучу времени и сил. Неплохой брод я знаю в районе руин электростанции, но до него нужно возвращаться обратно.
Увы, на мосту в отношении брода полное отсутствие перспектив. Перебраться по такой воде нереально.
Я ходил здесь, но уровень воды был ниже. Как раз в том самом месте, где лет двенадцать назад утонул участник группы из Новосибирска, смытый потоком.
Расстаемся с Лешей и Лизой – они идут на ГМС. Сам я возвращаюсь к веревочным перилам.
Перебраться без жумара и с рюкзаком по перилам у меня не выходит. Донельзя глупое занятие. Веревки слишком сильно провисают, к тому же противоположный берег выше.
Спускаюсь метров на восемьдесят ниже по течению и перехожу по воде, между порогами. Там вполне удобное место, хоть и не слишком тихое.
Тропа по другому берегу хилая, но постепенно улучшается, и приводит меня к началу серпантина в Мраморное, то есть к тому самому мосту. Набрав под мостом воды, я обедаю и переобуваюсь из кроссовок в ботинки.
Подъем в Мраморное с тяжелым рюкзаком крайне сомнительное удовольствие. Чертыхаясь, стараюсь припомнить, как я ухитрялся дважды залезть туда зимой, да ещё и с рюкзаком в 30 кг. Видимо, мотивации у меня тогда было больше.
Пока поднимаюсь, трижды отдыхаю.
В ущелье меня свистом встречает сурок. Как отличить свист сурка от свиста пищухи? Сурок в случае тревоги свистит, как последний раз в жизни. Ну, чтобы либо у хищника сердце разорвалось, либо у самого сурка. Или у обоих сразу.
Изначально я рассчитывал, как обычно, ночевать в бараке. Там холодно и сыро, а за водой далеко ходить. Но поставить палатку среди развалин абсолютно негде.
Однако, на сохранившемся участке дороги, не доходя с полкилометра до бараков, я обнаруживаю маленький ручеек воды. Обычно мне не везет, и, когда я тут прохожу, ручеек пересохший. Сегодня же мне улыбается удача.
Изучаю ручеек и прихожу к выводу, что за пару ближайших дней он не исчезнет. Ставлю палатку.
Площадка тут небольшая, удобно разместить можно две палатки. Есть даже след от костровища – иногда площадкой пользуются, хоть и очень редко.
Теперь можно и отдохнуть.
Припав к ручью несколько раз, я просветляюсь настолько, что подняться уже не могу. Усевшись на нагретый солнцем камень, я столь неторопливо начинаю размышлять о сущем, что незаметно для себя вхожу в Дзен.
Становится хорошо. Даже очень.
В бесконечно синем небе плывут облака. Наверное, они парят куда-то далеко – к далекому-далекому синему океану, бескрайнему и безвременному.
Внезапно зашуршали камни. В метре от меня на валун выскочила пищуха.
Пищуха мне сразу не понравилась. Уж больно хитро она улыбалась, тараща на меня свои глазки-бусинки.
Когда так улыбаются – можно сказать, даже скалятся – значит, готовят нечто гнусное.
Я подождал. Пищуха тоже – смакуя предстоящую пакость.
Я осторожно потянулся за камнем.
- Леопард, как вы относитесь к Навальному? – неожиданно бросила мне пищуха.
- Пошла вон!!! – заорал я, пулей вылетая из Дзен.
Пищуха довольно захихикала, ловко увернулась от моего камня, и, перескакивая с валуна на валун, отбежала от меня на несколько метров.
К ней тут же присоединились несколько ее товарок. Сообща, они начали писклявыми голосами скандировать:
Вдруг из маминой из спальни
Волосатый, страшный, злой,
Склизкий, жуткий, инфернальный
Появляется Навальный!
И, надо думать, ломает неокрепшую психику юного революционера.
Вот же бл*дский цирк, выругался я. Сколько раз уже обещался завязать с психостимуляторами.
Глядя на выражение моей физиономии, пищухи катаются со смеху. Я бессильно грожу им кулаком, и ползу отлеживаться в палатку.
Мозги у пищух – что пробки, а памяти в них и того меньше. Через несколько минут они уже занимаются своими делами, ухитряясь одновременно собирать траву и сплетничать. Два основных занятия, без которого они не могут жить.
Отлежавшись, я, руководствуясь планом экспедиции, составляю перечень работ на завтра и сразу собираю рюкзак.
Побаливают перемерзшие колени. Боль привычная, и не мешает спать, как бывает в зимних походах, после сильного ветра, или когда провалишься в воду. Тогда их приходиться массировать и гладить, уговаривая дать передышку и провалиться в спасительный сон.
День 3
Проснулся в шесть утра. Температура +9,6. Спалось так себе, а самочувствие по пробуждению не лучше, чем вечером.
Вышел в 7:18. Дойдя до верхнего лагеря, я вскарабкался на него и пошел искать точку для наблюдения и съемки одного из западных кулуаров ущелья.
Мошкары очень много. Пока шел внизу, двигался в накомарнике. Здесь, на морене, её сдувает, и это приносит хоть какое-то облегчение.
Видимость прекрасная. Утренний воздух прозрачен, как по заказу, что редкость в этом каменном мешке. Дым от якутских пожаров тоже куда-то временно снесло. Воздух чист и свеж, как родниковая вода. Его хочется пить и пить, не переставая, не отрываясь от него и наслаждаясь им. Хочется лечь спиной на доски, и провалиться глазами в синее небо, как в океан. И исчезнуть, раствориться в нем, дать ему себя присвоить – насовсем и без остатка.
Делаю серию технических фотографий. Даже предварительно, без компьютера, только лишь по экрану фотоаппарата видно, что штолен в нужном мне кулуаре нет. Тем не менее, добросовестно делаю ещё несколько фото с разных позиций. Затем, надев каску, начинаю подъем к штольням южной стены.
Угол крутой, и я часто останавливаюсь, чтобы отдышаться. Живая осыпь отнимает много сил. Ветра здесь нет, и приходится поверх каски натянуть накомарник.
Наконец, изматерившись, добираюсь до стены и нижних входов.
Последний раз я здесь был, кажется, в 2018-м. С тех пор ледовые пробки подтаяли. Глядишь, лет через пять-шесть можно будет и пролезть внутрь выработок.
Взбираюсь ещё выше, и пытаюсь нащупать проход к одной из штолен второго яруса. По моим прикидкам именно эта штольня должна быть свободной ото льда.
Проклятую шею постоянно заклинивает, так как приходится задирать голову. Психую, и выбираю неправильную линию. Возвращаюсь обратно.
Распсиховавшись ещё больше, оставляю рюкзак с железом и веревкой у подножия скалы, и лезу с другой стороны. Как меня угораздило не взять с собой штурмовой рюкзак? Лазить с экспедиционником невозможно – он тупо мешает поднимать голову в каске. Стену уже начинает понемногу простреливать камнями, и каску я снимать категорически не хочу.
Несмотря на все мои старания, никак не могу взобраться к штольне. Стена из развальни, а с моей шеей я никак не могу найти безопасный путь. Взобраться, впрочем, все же можно. Вопрос, как потом спуститься. Веревку и железо ведь я оставил внизу.
Судя по навигатору, я лазаю на высоте в 2360 метров. Врет, наверное, зараза.
Боль в шее начинает отдавать в голову. Наступая сам себе на горло, злясь и стыдясь своего отступления, спускаюсь вниз, решив оставить штольню до лучших времен. Каких лучших времен? И чьих? Острые, словно бритва вдоль вен, вопросы – на которые все равно придется искать ответы.
По пути подхватываю рюкзак, ухожу с морены и перебираюсь на западный борт долины, чтобы изучить разведочные канавы, а также сделать технические снимки. Вожусь там, в общей сложности, часа полтора.
Ущелье выглядит уже совсем не так, как двенадцать лет назад, когда мы тут со Стрейром перерыли (в буквальном смысле) все эти развалины. Рудник стремительно ветшает. Сейчас, глядя на хаос вокруг, вдруг понимаю, что сделать схемы урановых лагерей Кодара даже на том примитивном уровне, как это получилось у меня тогда, уже не выйдет. Слишком много всего завалилось, похоронено под обломочным материалом, заросло травой. Время – универсальный регулятор всего на свете. Независимый от любого из миров.
Вернувшись к палатке, обедаю. Кажется, я нашел способ обмануть свой желудок и запихнуть в него хоть что-нибудь, без риска получить тут же обратно. Нужно есть сухари, обмакивая их сначала в масло, а потом в приправу (маласянь). Печень, правда, и так давно разросшаяся, за это мне спасибо не скажет.
Потом порядка двух часов работаю с записями, записывая и предварительно анализируя собранный материал. Оказывается, я плодотворно поработал – даже сам не ожидал. Заслуга отличной видимости утром, удачных фотографий и кропотливой работы на западном склоне.
Сильно болит шея. Интересно, как скоро я перейду на обезболивающее? Лежу, подложив под шею герму с суповой смесью, и размышляю, как бы так безболезненно завязать.
Маэстро Бегемот, вон, читает лекции о том, как начать ходить скитур. Кто б мне почитал более актуальное – как завязать с лыжными одиночками и начать ездить в Турцию?
Позавчера, когда рассказывал Леше и Лизе про свои зимние походы, мне было смешно. Ну а как может быть не смешно, когда у тебя рвет палатку, или ты проваливаешься в воду? Или как мы пошли в поход вдвоем с товарищем, и я уронил ему на голову камень? Мы сами-то в походе над этим потом долго смеялись. А фиг ли, камень-то раскололся. Голова, правда, у напарника тоже.
Потом запоздало понимаешь, что профдеформация искажает восприятие настолько, что со стороны становишься похож на психопата.
Вот и сейчас я отправился в одиночную экспедицию и лазаю по скалам без страховки, при этом никаких задних мыслей у меня не возникает. Для меня это настолько нормально, как для большинства людей сходить за хлебом.
В районе пяти часов начинает капать дождь. Мне сразу становится как-то уютнее и веселее. Что тоже как бы намекает на ту самую профдеформацию.
Как писал Нассим Талеб – «Чрезмерно уверенный в себе пилот, в конце концов, разобьет самолет».
Выползаю на улицу, чтобы прорыть ручью желоб для стока воды. А то если хорошо польет ночью, то меня отсюда смоет.
День 4
Дождь шел без перерыва всю ночь, хотя и мелкий. Так как мне все равно идти на ГМС, а это недалеко, то спал до последнего. То есть до половины девятого.
Спалось удивительно хорошо. Ветра не было, поэтому в палатке оказалось тепло, при забортных +10,7.
Вышел почти в полдень. Пока собирал палатку, подошли Леша и Лиза, с радиалкой в Мраморное. Молодцы, что не стали сидеть на ГМС в такую погоду. Договариваемся встретиться вечером на избе.
Спустившись к Метельному, оставил рюкзак и прошел часть тропы подъема на ригель, в висячую долину ручья. Взобравшись повыше, изучаю склон и заход тропы, а так же устье самой долины, откуда ручей начинает скатываться вниз по крутым склонам, к реке.
Закончив работать, я возвращаюсь, подбираю рюкзак и иду до избы ГМС.
После ремонта крыши там на удивление уютно. Вообще-то я каждый год жду, когда изба завалится, но, по-моему, её удерживает печка. Сам сруб уже давно прогнил.
По плану экспедиции мне необходимо уйти через перевал Балтийский в устье ручья Бюрокан, но по такой погоде, разумеется, я туда не полезу. Раньше бы точно пошел – когда опыта было меньше. Перевал высотой 2600 и довольно мерзкий, там сейчас вполне может пробрасывать снежок. Местный охотник как-то попал там летом в метель, и не замерз только благодаря собаке.
Поэтому лучше уютно сидеть здесь, в избе, на высоте в 1500, чем трястись в палатке под перевалом на 2200.
На ГМС лежат два комплекта моих схем рудника, и они на удивление хорошо выглядят. То ли потому, что их не читают, то ли потому, что их берегут. Хорошо, что новый комплект я оставил на кордоне Эксы – теперь будет лежать и там. Он обновленный и более полный. Хотя, после моего возвращения из экспедиции по её результатам я все равно буду снова схемы менять – пусть и в деталях.
Интересно, чем мне заняться, когда я закончу исследовать местную добычу урана? Я специалист в узкой области и узком временном промежутке. Можно, конечно, переключиться на какое-нибудь другое занятие, не связанное с историей. А можно заняться чем-нибудь, связанным с периодом репрессий в СССР. Мне интересны технические и экономические аспекты отдельных вопросов, да и база после изучения архивов и источников сложилась хорошая.
Сижу и от не фиг делать читаю какой-то журнал про путешествия, оставленный в избе. Зацепился глазом за рассказ Шпаро, когда тот ходил с сыном на Северный полюс. Подобное мероприятие – совсем другая категория спорта, отличная как от самодеятельных походов высоких категорий, так и от походов Амудсена и Пири. Получается, что припасы скидывает самолет; есть постоянная спутниковая связь с базой, через которую корректируют график движения и направление, а также обеспечивают информацией о походе. База, кажется, имеет график и линию движения всех групп едва ли не за сто лет, вместе с архивом их погоды – что позволяет делать очень серьезный анализ. Честно говоря, не удивлюсь, если за районом велось спутниковое наблюдение, чтобы сообщать о крупных разводьях воды.
При таком подходе главное – это просто ломить вперед, куда скажут и как скажут. Занятие, конечно, отнюдь не безопасное и полное случайностей. Просто для меня оно другое, не по масштабам (километры и длительность), а по своей сути. Для людей уровня Шпаро – это работа, с жесткой привязкой к существующей реальности. От которой я сам сбегаю, как от чумы, стараясь ни от кого не зависеть и никого не помнить.
День 5
В избе тепло, +14,4. Проснулся в пять утра и пошел смотреть погоду. Дождь так и не прекратился, задувает ветер. Вода в реке поднялась сантиметров на пятнадцать и, кажется, продолжает подниматься дальше.
Набрав воды, с чувством выполненного долга отправляюсь спать дальше.
В половине одиннадцатого дождь превратился в мелкую морось, а снизу нанесло плотную молочку.
Пошакалил по углам в поисках полезного и вкусного. Съел оставленный кем-то на обеденном столе соус Терияки, разжился пакетиком фервекса, пачкой бумажных платочков и чутка сахаром. В первый раз вижу на ГМС такое благосостояние. Продуктовый мешок аж чуть ли не рвется от сложенных в него запасов, под табличкой «кладите, но не доставайте!». Впрочем, как вижу, часть туристов даже не кладут в мешок, а оставляют прямо на столе, и потом эти продукты портит мышь.
Мышь, кстати, разъелась до состояния колобка. Круглая, как мячик. Ножки еле выглядывают. Лениво гоняем её по избе, а она также лениво делает вид, что убегает, смешно застревая в щелях, словно Винни-Пух в норе у Кролика.
Настроение сонное, но стараюсь не спать. Занимаюсь обработкой экспедиционных записей, по свежей памяти делаю новые.
Леша пытается топить печку. Та сильно дымит. По-хорошему, её отсюда нужно выбросить и поставить вместо нее в два раза меньшего размера.
Вечером морось вновь переходит в дождь. Леша и Лиза собираются завтра уходить вниз по Сакукану. Даже и не знаю, что им посоветовать. Поэтому ничего и не советую, кроме как сходить с утра на разведку брода. Не уверен, что у них достаточно опыта под здешнюю локацию, когда та выходит из равновесия.
Советовать что-то в таких случаях – самый лучший способ угробить.
Слушаю аудиокнижку. Зимой на Полярном Урале я слушал Марину и Сергея Дьяченко – «Vita Nostra». Гениальное произведение. Многослойное, и живущее своей жизнью, независимо от замысла автора. Люблю такие. Чтобы понять их, нужно перечитать (или прослушать) не меньше двух-трех раз. Для экспедиции скачал вторую книгу из той же серии – «Brevis est». Она отличается от предыдущей, и на первый взгляд даже с ней не связана. Мне она нравится – нахожу её какой-то остросоциальной, что ли. Обязательно ещё послушаю ее пару раз дома. И найду третью книгу.
День 6
Утром проснулся от того, что Леша и Лиза засобирались. Сонно натянул ботинки и отправился смотреть уровень воды.
Вода упала, по сравнению со вчерашним вечером, но все равно ее уровень выше среднего. Лично я бы сунулся в нее без колебаний, через разлив ниже стоянки эвенка, но группы часто боятся там ходить – выглядит страшно, широко, да ещё и если снесет, то сразу за разливом каньон с водопадом.
Перейти у Леши с Лизой на ту сторону шансы пятьдесят на пятьдесят. В смысле либо перейдут, либо нет. Но, если не перейдут, могут возникнуть нюансы.
Раньше был легкий выход – мостик через ручей Медвежий. Можно было уйти выше и перебродить Сакукан напротив Царского Трона. Потеря времени всего часа четыре, зато успешный результат гарантирован. Однако мостик давно снесло, и переправа через Медвежий сейчас смотрится тоже немного стремно.
Поэтому возвращаюсь и с чувством выполненного долга ложусь спать дальше: я сделал все что мог. Уровень воды недостаточно высок, чтобы отговаривать от брода. Я бы сам пошел, поэтому смысла отговаривать ребят никакого не вижу.
Проснулся где-то час спустя – Леша и Лиза вернулись. Леша сказал, что переправиться у них не получилось. И попросил меня помочь с тросовой переправой, воспользовавшись моим альпснаряжением. Своего у них нет, так как на работу с железом и веревками они не рассчитывали – поход-то некатегорийный.
Я всеми лапами «за». По крайней мере, это гарантия для них не утонуть. В смысле, тросовая переправа.
Провожу краткий инструктаж, как обращаться с кружевными труселями, по недоразумению названными страховочной системой Edelrid. Та самая, из дайнемы, весом 95 грамм. В качестве челнока используем мою дюльферную веревку 5,5 мм, с арамидным сердечником.
Лиза умеет обращаться со снарягой, поэтому переправляется первой. Выглядит, конечно, переправа адски, учитывая, что натянута над каньоном, а под ней ревущий водопад. Лиза переправляется очень ловко. Смелая девушка, каких поискать.
С помощью челнока переправляем рюкзаки. Леша сам надевает систему, я лишь проверяю. Переползает тоже без проблем. На том берегу они вешают снарягу на челнок, и я перетягиваю ее к себе. Машем друг другу на прощание.
Довольный, возвращаюсь на ГМС досыпать. Погода начинает налаживаться, однако в висячих долинах пока висит плотная молочка. Все ещё моросит. Если к двенадцати небо начнет растягивать, то уйду к Балтийскому. Если нет – останусь ещё на одну ночевку.
Растягивать начало только в районе четырех часов. То и дело стало выглядывать солнышко, морось полностью прекратилась. Я сразу вывесил барахло на просушку.
Дослушал «Brevis est». Начал слушать «Почти идеальные люди» Майкла Бута. Это книга про скандинавские страны – про их обычаи, менталитет, немножко экономику и отношения между собой. Интересно, хотя и на один раз. Плохо представляю, как она воспринимается без «Гибели империи» Егора Гайдара. Точнее, главы про экономику. Наверное, никак. Мне-то как раз больше интересны социальные и экономические моменты. Даже делаю для себя какие-то пометки по ходу книги.
К вечеру расстроился желудок – стандартная ситуация для меня в любом походе. Съел лоперамидку.
День 7
Снилось, будто бы меня поймал медведь.
- За кого пойдешь голосовать на выборы? – рычит он, тряся меня, словно куклу и удерживая лапой за шею.
По его взгляду видно, что ответ «не пойду голосовать» или «против всех» его не устроит.
Судорожно пытаюсь угадать, к какой партии он может относиться. К единороссам или к коммунистам? Шансы пятьдесят на пятьдесят. Впрочем, я склоняюсь к единороссам.
Медведь внимательно смотрит мне в глаза.
- Враг народа, значит, - безошибочно читает он мои мысли. – Троцкист!
Я пытаюсь укусить его за лапу, но он сжимает мое горло сильнее, и я просыпаюсь.
***
Лежу на нарах, рассматривая потолок верхнего яруса. Мда, не угадал. Медведь все же оказался коммунистом. А у меня профдеформация еще глубже, чем я считал.
Ничего не имею против медведей. Но не люблю, когда меня пытаются убить, пусть даже и во сне. Надеюсь, следующей ночью он приснится мне снова, и я его загрызу. И пусть потом все говорят, что это на почве политических убеждений.
Я вышел на улицу, посмотрел на плотный туман, заполняющий долину, словно молоко, и с чистейшей леопардовой совестью лег спать дальше.
Вышел, как туман рассеялся. То есть, поздновато – в 7:29.
Оказывается, у меня сегодня день рождения. Не люблю этот день, ещё с детства, когда мой отец оставлял меня одного в тайге на несколько дней, охранять сено – за полста километров от деревни. Или вы думаете, почему я так легко могу ходить один? Жизнь заставила научиться, ещё с четырнадцати лет.
Как бы то ни было, а в мое день рождение всегда случается нечто пакостное. Вот уже лет тридцать как. Иногда по мелочи, иногда не очень. Самым гнусным было, помнится, это когда у меня в походе в этот день испортилось все мясо, и я его выбросил. Это обрекло меня на вегетарианскую раскладку в 300 гр/день на последующие две недели похода.
Погода шепчет. Я резво взбираюсь на ригель висячей долины ручья Балтийского. Несмотря на крутой взлет, идется легко. С высокого подъема видно, что на противоположном от ГМС берегу реки стоят чьи-то палатки – кажется, четыре штуки. Наверное, группа из Саранска, которую я встретил на жд вокзале. Но, вчера утром их там не было, значит пришли ввечеру. Странно, что не переправились такой толпой, и не заночевали в избе. Уровень воды не настолько высок. Впрочем, если они руководствуются старыми отчетами, где брод напротив бани (и где его давно нет), а опыт участников недостаточен, то их стоянка вполне разумна.
Поднявшись на ригель, я прохожу ещё с полчаса и сажусь на привал. И тут замечаю, что потерял коврик, пристегнутый к рюкзаку снаружи.
Вообще-то меня об этом предупреждали. Ну и сам я подобное предполагал. Но деть коврик было категорически некуда – внутрь рюкзака пенка не влезала. Лазить сквозь заросли с большим столитровым баулом тоже накладно – он за все цепляется и сильно тормозит. Это вам не Хибины или Саян.
Идти искать пенку – значит вернуться на ГМС и сегодня никуда не ходить. Вообще-то в мой день рождения так и надо – завернуть в одеяло и не выпускать. Поразмыслив, решаю плюнуть на пенку и идти дальше без нее. Поджопник у меня есть, вокруг меня теплое лето и снег лежит только местами. Да и без коврика я оставался уже не первый, и даже не второй раз.
Поэтому про пенку я сразу забываю и тороплюсь пройти перевал.
Перевал Балтийский весьма противен. И чем он так нравится для планирования в группах? Тем, что он типа 1А…1Б вместо твердого 1Б?
Во-первых, он высокий, около 2600 метров. Тут некоторые вершины ниже. Изба ГМС находится на высоте в 1500. Это значит, что необходимо при минимальном километраже набрать 1100 метров по вертикали. Да ещё и с тяжелым рюкзаком.
Во-вторых, можно сильно удивиться в холодные годы. Там будет местами снег, и неизвестно чего тогда захочется – кошек с ледорубом, веревки или всего вместе.
В-третьих, даже если год выдается теплым, возникает проблема оценки сложности. Если рассматривать перевал как прохождение седловины, то он будет безусловным 1А. Если же с учетом подходов к этой самой седловине – в частности семисотметровому спуску к руслу Бюрокана, где сто метров с седловины самый легкий участок, то оценка 1Б ему в самый раз.
При этом красоты вокруг отсутствуют как класс или явление. Если же нелегкая заставит заночевать под перевалом со стороны Бюрокана, можно легко приофигеть от снегопада в холодные годы или от ночных заморозков в теплые.
Поэтому я выступаю за связку Медвежий-Проходной-Верхнесакуканский. Красиво и интересно. Правда, идти долго.
На подходе к перевалу меня окружают тучи гнуса. Иду в накомарнике. На седловину поднимаюсь через первый кулуар. В нем лежит снег, и я, матерясь, выдалбливаю ступени, когда пересекаю его. Паутина же между камней такой толщины, будто бы здесь живут потомки Шелоб. Кого они здесь ловят?
На седловине оказываюсь спустя 3:44 после выхода с ГМС, хотя планировал залезть за три часа. Нагоняю время на спуске к руслу Бюрокана, спустив по пути мощный камнепад и едва не уехав вслед за ним.
На временной отметке в 5:10 после выхода с избы сажусь обедать на берегу Бюрокана.
Спуск к реке Верхний Сакукан занимает еще четыре часа. Хуже тропы вдоль Бюрокана, надо сказать, только её отсутствие. Скорость перемещения здесь ниже, чем скорость чтения тропы – типичная характерность для многих небольших Кодарских долин. Впрочем, здесь вообще нельзя торопиться – иначе тропу можно потерять.
Ближе к устью Бюрокана иду сильно медленнее, так как по пути выполняю экспедиционные задачи, отмечая и записывая следы хозяйственной деятельности.
На берегу Сакукана оказываюсь спустя 9:30 после выхода с ГМС. Переобуваюсь в кроссовки, и с ходу бросаюсь штурмовать брод через Бюрокан, прихватив палку поудобнее. Вода выглядит высоковатой, поэтому раздумывать некогда. Если здесь долго думать, то испугаешься.
К моему удивлению, брод проще, чем выглядит. Воды до паха. Я едва не падаю, потеряв равновесие, но вовремя хватаюсь за камень. Будь здесь течение посильнее, меня бы снесло, конечно.
Осмотр стоянки на том берегу показывает, что для базового лагеря она непригодна. Я и не надеялся – мне уже приходилось тут ночевать, и стоять здесь совсем неуютно.
Поднимаюсь вверх по Сакукану на два километра, до старой стоянки эвенков. Тут много дров, большая поляна, продуваемый участок на излучине реки, а так же развалины одного из урановых лагерей для обследования. Заодно, как я выяснил позже, отличный наблюдательный пункт на урочище Волчье.
Устал жестоко. Всего на марше находился 10:40. Пройдено 26 километров (по треку – не по проекции), с перепадом высот в 2540 метров. Все-таки я упорный леопард. Или нет – упоротый, сказать будет вернее.
Кажется, единственная приемлемая для меня форма существования – легкое безумие во всем. В походах, тренировках, любви, в мыслях в конце концов.
Обрабатываю два больших мозоля и закидываю на ночь в речку стираться носки, после чего сажусь готовить предварительный план разведки Волчьего, обложившись картами и запустив на смартфоне спутниковые снимки.
Как ни удивительно, но шея болит сильно меньше, чем вчера. Так как причиной всему износ в грудном отделе позвоночника, то рюкзак прижимает позвонки в нужном положении, поэтому и становится легче. Главное, головой резко не вертеть.
День 8
Проснулся в 6:26. Здесь ощутимо прохладнее, чем на Среднем Сакукане. Термометр показывает +5,7, а вдоль реки задувает бодрый ветерок.
От лагеря вышел в 7:59, предварительно собрав все продукты в мешок из-под палатки и повесив их на жердях одного из костровищ. С одной стороны, это чтобы мыши не добрались. С другой – чтобы добрались медведь или росомаха, и при этом не попортили палатку.
Сегодняшняя моя задача – разведка остатков дороги на рудник Волчий.
С натоптанного вдоль Сакукана пути я сворачиваю вдоль левого притока, по следам какой-то сильно заросшей тропы. Вдоволь налазившись по стланику, перелезаю сквозь глубокий овраг и поднимаюсь по склону, ориентируясь на пни от спиленных деревьев. Поначалу кажется, будто бы здесь когда-то была просека, но потом становится ясно – от деревьев полностью обдирали весь склон.
Пни высокие, зимние, и служат хорошим ориентиром. Идти первое время трудно из-за кедрового стланика, обильно облитого смолой. Но, чем выше я взбираюсь на склон, тем становится легче.
Завидев среди деревьев каменную россыпь, забираю правее, чтобы вылезти на нее и осмотреться. Поднявшись, неожиданно для себя подсекаю на ней участок дороги.
Идти по нему, впрочем, не легче, чем по стланику. Участок дороги в пятьдесят метров проявляется из зарослей, траверсирует склон с курумником и сходит на нет в лиственничном молодняке. Пытаясь её обнаружить вновь, понимаю, что дорога, в конце концов, обвалилась в неглубокий каньон ручья. Я немного возвращаюсь назад, и лезу крутой склон в лоб. И, внезапно, вываливаюсь на другой виток дороги, выше того, с которого ушел.
Двигаюсь по нему, еле пролезая сквозь густой древесный молодняк.
Через некоторое время выбираюсь к большому, метров в десять, скальному останцу, возвышающемуся над лесом. Дорога под ним почти полностью осыпалась вниз. Останец громадой нависает прямо надо мной. А внизу простирается долина реки, тянущаяся серебристой лентой, куда-то далеко-далеко.
Место выглядит одновременно и жутко, и прекрасно. Настолько, что я даже забываю его сфотографировать.
В дальнейшем окажется, что этот останец видно с многих точек долины, хоть сверху, хоть снизу, и теперь при привязке фотографий я стану использовать его, как ориентир.
За останцем дорога тянется выше зоны леса, круто разворачивается и проходит над предыдущим витком, вновь скрываясь в зарослях. Прихожу к мысли, что ходить по этим виткам можно до бесконечности. Сверившись со спутниковыми снимками, я решаю спрямить через курумы и выйти на дорогу примерно через восемьсот метров.
Идти здесь тоже тяжело, но чуть проще, нежели в зарослях. И очень жарко – чувствую себя, словно стейк на сковородке. А гнус грызет так, что приходится вновь опускать накомарник.
Когда снова подсекаю дорогу, вынырнувшую снизу и слева, останавливаюсь для дальнейшей съёмки. Вверх видимость очень хорошая, поэтому делаю много технических фото. Зато вниз видимость плохая – воздух над Сакуканом затянут дымкой. Это плохо, так как мне нужны фотографии и вниз тоже, на долину.
Пока работал на склоне, наступило время спускаться вниз - чтобы попытаться найти, в каком именно месте дорога приходит к реке. Это важный момент, так как от него будет зависеть расчет серпантина.
Самое главное наблюдение здесь, с обзорной точки – отсутствие ЛЭП наверх. И здесь негде расположить обогатительную фабрику – нет нужного количества воды и топлива для её разогрева. То есть, рудник питался от дизеля, который затащили наверх по серпантину. В свою очередь, это означает, что наверху была минимальная инфраструктура. Ещё я уверен, что в долине Среднего Сакукана не было ни обогатительной фабрики, ни электростанции. Хотя, придется проверить ещё раз.
Теперь мне необходимо больше данных для расчета схемы серпантина. Дорога даст мне ответ, под какую технику и как именно она строилась, сколько на неё ушло времени и трудозатрат. От этого я сделаю вывод, как осваивалась долина, что необходимо искать ниже по течению Сакукана и чего можно не искать. Необходимо действовать последовательно и неторопливо, чтобы количество информации, полученной здесь, в урочище Волчье, не превратило мои мозги в помойку.
Спрямляю пару витков и выхожу на дорогу там, где подсек её в самый первый раз. Спускаюсь по ней ниже - и дорога благополучно рассасывается в лесу. Двигаюсь больше интуитивно, отслеживая путь по спутниковым снимкам.
Выхожу к реке почти в устье Бюрокана. Неожиданно. Это самое последнее место, куда, по моим ожиданиям, должна была прийти дорога. Делаю несколько пометок на карте, для расчета уклонов на других возможных вариантах, и возвращаюсь в лагерь.
Блин, даже здесь, у реки, в тени +23. Гнуса настолько много, что он мешает видимости, а когда отмахиваешься – создает сопротивление.
Устал. Я лазил по зарослям шесть часов, собрав почти 1200 метров перепада высот. Опять сильно болит шея. Ложусь отдыхать, подсунув под нее сбухтованную веревку.
Пока я валялся, в тамбур прокрался любопытный бурундук. Услышав шорох травы, я встал, чтобы посмотреть – испуганный бурундук метнулся и врезался лбом в горелку, опрокинув её. Вот же непутевое создание. Хорошо, что горелка была холодной, и без кипятка в котелке.
В шесть вечера собрался варить ужин, но на выходе из палатки меня вырвало. На обед был всего лишь сникерс с разведенным протеином, но желудок уже не держит и их. Первые звоночки были ещё на зимнем Полярном, но там меня спасал холод. Организм, в условиях стресса, справлялся с внутренними проблемами лучше. А сейчас вот совсем допрыгался.
Как ни странно, хочется жареного на костре сала и мяса. Или строганины. Все же я леопард, и посадить меня на салаты не выйдет.
Сварил чай. Дымный костер отогнал гнус, и я долго смотрел на угли, рассыпающиеся в пепел.
Я успокаиваю себя иллюзиями. Но какими именно? Что я смогу отказаться от других миров, или от салок со смертью, как на Полярном?
Или что смогу себя залатать хоть как-то, и перелючиться на другое интересное занятие, вкидывающее в кровь те же самые гормоны, что и мои походы?
Что-то из этого жестокий самообман.
Ясно только, что невозможно соскочить на уровень ниже. С зимних соло высокой сложности нельзя перейти на двойки-тройки. По эмоциям это будет сопоставимо с походом в "Пятерочку" за кефиром.
Однако каждая сложная автономка - это необходимость прыжка выше головы. Ты ждешь такого прыжка со жгучим нетерпением - а сам в это время прыгаешь все с бОльшим трудом. Ты прыгаешь и прыгаешь, хотя сил на прыжок уже нет. И однажды разбегаешься только чтобы просто прыгнуть, слабо оттолкнувшись от земли, по привычке, уже не на результат, а надеясь лишь на удачу.
После чего гибнешь.
День 9
В полшестого утра начал накрапывать дождик. А ведь вчера ничто не предвещало – небо оставалось абсолютно синим и безоблачным.
Я вылез из палатки, набрал в котлы воду и положил сухую растопку для костра в тамбур.
Промыл хлоргексидином пальцы ног. На них страшно смотреть. Кожа с проколотых мозолей свисает лохмотьями. Подмороженные на Полярном большие пальцы покрыты пятнами, похожими на трупные. Ноготь мизинца на левой ноге отсутствует вовсе - после предыдущего ММБ он загнил и его пришлось вырвать с корнем.
В половине седьмого дождь усилился. Значит, работа наверху сегодня отменяется. После дождя там слишком легко переломать ноги.
В девять пришла гроза. Замелькали всполохи. Сильный дождь шел с полчаса, а затем резко утих. Сразу похолодало. Я натянул на себя все, что имеется, кроме мембраны. И уже скучаю по вчерашней жаре.
В половине двенадцатого, наглухо упаковавшись в мембрану, отправился работать на местных развалинах и поиске тропы наверх. Вначале сходил на остров в реке, что напротив лагеря, заодно просмотрел противоположный берег.
Местные развалины сильно заросли. Проследить среди них старые тропы и отвилки дорог уженевозможно. По-хорошему, такими вещами – поиском старых троп и дорог – нужно заниматься в конце августа-начале сентября, когда облетает листва и чахнут травы. Вот только наверху становится слишком холодно. Выше полутора тысяч метров к 10-му сентября обычно уже ложится постоянный снег.
Обнаружил остатки нескольких строений и древние следы от гусеничного трактора. Последние, судя по их характеру, наверняка от бульдозера. Делаю пометку подробнее изучить тракторную промышленность СССР того периода.
Пока ходил, обнаружил свежие следы любопытного медведя, ночью или утром бродившего прямо вокруг палатки. Медведь часто переворачивал камни в поисках еды, а значит бродил без опаски.
Главное, чтобы не приставал ко мне с выборами и агитацией. А так - пусть ходит. Ну что мне его, палкой гнать, что ли, от лагеря? Или бежать от него, сломя голову? Как будто бы, если медведь вдруг захочет спросить, за кого я собираюсь голосовать, он меня не догонит.
Как я ни старался, но проходимую тропу наверх так и не нашел. Вокруг сплошной бурелом. Ну а так как на стоянке периодически стоит оленевод, то вокруг множество «ложных» троп, вытоптанных оленями.
Вечером, благодаря сухой растопке, разжег костер и с удовольствием посидел у огня. Дождь сошел на нет, а кое-где уже появились разводья чистого неба.
День 10
Утром оказалось, что села батарейка термометра. Теперь я останусь без наблюдений за температурой. Это как-то непривычно, но даже интересно. Действительно, зачем я уже много лет таскаю с собой термометр? По привычке?
Погода какая-то мутная. В прямом смысле этого слова. То ли дым висит, то ли туман, то ли все вместе.
Отправился работать около девяти часов утра, однако как вышел, так и вернулся. Наверху видимости нет. В урочище висит плотный туман. Вернулся обратно к палатке, на обратном пути набрав сыроежек.
Сварил на костре грибы, поел и занялся анализом фотографий и спутниковых снимков. Сыроежек было много, но они оказались безвкусными. Сюда бы маслят, или подосиновиков.
Расчет угла серпантина показал, что я где-то ошибаюсь в его линии, там, где он идет по зоне леса. Искать по спутнику такие вещи бесполезно - серпантин слишком сильно зарос и слишком мало эксплуатировался, в отличие от серпантина в Мраморное ущелье. Тот на свежих снимках видно очень хорошо - в зоне леса, я имею в виду.
После очередного просмотра сделанных вчера фото, изучения горизонталей карты, и сопоставления всего перечисленного со спутником, нахожу искомое и вновь считаю углы. Теперь все сходится. Серпантин, правда, здесь сильно круче, чем в Мраморное, и это наталкивает на определенные мысли.
Ближе к двум часам молочка стала уходить, поэтому выбрал себе наблюдательный пункт на реке и засел за изучение Волчьего снизу - фотографирование по секторам и описание всего, что вижу. Суть в том, что я вижу отсюда ребро, в районе которого велась разведка. И, судя по всему, кое-что из видимых мною визуально морен - отвалы. А значит, отсюда действительно уходила когда-то вверх тропа. Завести же отсюда наверх дорогу было в те времена невозможно - слишком большой перепад высот и слишком крутой угол. Да и спутниковые снимки намекают, что геологоразведка занимала бОльшую площадь, чем кажется.
Суммировав все это, я прихожу к выводу, что больше мне здесь делать, как ни странно, нечего. Основную работу на Волчьем я сделал. Для подробного же исследования рудника я не располагаю ресурсами - при уже малой от этого исследования отдаче. И, кажется, уже не совсем располагаю здоровьем.
Пока я совсем не загнулся, необходимо изучить ещё раз долину Верхнего Сакукана. Раньше ведь я считал, что дорога сюда не доходила вовсе и заканчивалась в нескольких километрах ниже по течению. И максимум сюда существовал лишь зимник по реке, а дорога только достраивалась. Теперь мне нужно либо точно подтвердить свою точку зрения, либо опровергнуть её.
День 11
Ночью был заморозок, и я сильно замерз. Пришлось даже напялить на себя мембрану. Проснулся от холода в 2:30, а снова уснул лишь где-то полпятого.
Вышел в 7:43. Брод через Бюрокан стал немного ниже, чем в прошлый раз. Я воспользовался той же самой палкой, и перебродил его уже гораздо увереннее.
Многие группы, спускающиеся вниз по Верхнему Сакукану, перебродив Бюрокан через некоторое время теряют тропу вдоль берега. Я и сам на этом попадался. На самом деле следует подниматься по тропе вверх вдоль Бюрокана, и через некоторое время там будет отвилок тропы вдоль Сакукана.
Следов дороги вначале никаких, но поднимаясь по тропе на ригель я подсекаю еле различимые следы серпантина, приходящего со стороны Сакакуна. Дальше дорога то совпадает с линией тропы, то уходит правее. Точную её нитку проследить невозможно - в отличие от долины Среднего Сакукана, дорогу здесь не успели оснастить гатями и полноценными мостами через ручьи.
Немного не доходя до верхней эвенкийской избы, встречаю свежие следы навстречу. Кто-то прошел здесь буквально передо мной, на развилке троп свернув в другую сторону. Так как следы я вижу лишь по траве, то кто именно это был, определить не могу.
Следы ведут прямо к избе. Эвенки поленились в этот раз вынуть стекло, поэтому оно разбито – медведем или росомахой. Внутри избы погром – все разбросано, продукты выпотрошены на пол.
Продолжаю идти по тропе, то и дело встречая примятую траву от незнакомца. Наконец, на берегу реки нахожу его настоящую сущность – след росомахи.
Тропа то превращается в парковую, то теряется. Изначально она была проложена по той самой урановой дороге. Но дорогу завалило буреломом, местами она обвалилась в реку и её смыло. Поэтому тропа часто петляет, либо исчезает вовсе.
В долине три эвенкийских избы, которые используются только зимой. Они небольшие, и на них наталкивается любой, кто путешествует вдоль Верхнего Сакукана.
К самой верхней избе, которую я прошел чуть раньше, машиной добираются только зимой. Летом по руслу поднимется разве что тяжелый гусеничный вездеход.
Дохожу до следующей избы. Там меня встречает точно такой же погром, как и на верхней. Изба сложена из завезенного бруса, рядом стоит баня. На берегу помойка - видно, что мусор кидают просто с берега в речку. Тропка набирать воды спускается метров на десять выше по течению от помойки.
Судя по пакету с мусором прямо в избе, у эвенков здесь тоже, как и у бурятов, не принято сжигать мусор в печи.
Ставлю палатку прямо рядом с избой. По времени можно было бы пройти и ещё, но скоро будет брод через Сакукан, и на том берегу нет удобных стоянок. А ещё дальше начнется болотина, вплоть до первой избы.
День 12
Проснулся в 6:40. Вышел в 8:04. Торопиться, казалось бы, некуда, завтра я в любом случае выйду в Чару. Но, небо уже с утра пророчит перемену погоды. Ничего с этим не могу поделать – буду, значит, завтра мокнуть.
Тропа от избы отличная, видны следы от гусеничного вездехода. До этой избы ведет уже не тропа - настоящая дорога. В основном она совпадает с урановой, либо идет рядом с ней. Дорога, впрочем, громкое название. Урал сюда заедет зимой и весной, а в теплое время года путь сюда только гусянке. Уралом тоже можно, конечно, но жалко.
Тропа выводит меня к руслу реки. Дорогу давно размыло, и сегодня здесь ездят прямо по руслу. Я бросаюсь бродить в первое же подходящее место, прихватив подходящую палку. Вода до середины бедра. Поток идет довольно мощный, и без альпенштока здесь легко может снести.
Выбираюсь на берег, перехожу протоку и подсекаю тропу. Ниже обнаруживается брод получше - и я отмечаю его точкой в навигаторе.
Тропа упирается в обвалившийся берег и куда-то исчезает. Муторно продираюсь через кусты и брожу протоки, пока, наконец, не нахожу тропу вновь. Вскоре слева, из русла, выныривает колея и вновь превращается в дорогу. По ней быстро дохожу до очередной эвенкийской избы. К моему удивлению, стекла в ней целые.
Здесь уютно и красиво - гораздо красивее и уютнее, чем на предыдущих избах.
От избы поднимаюсь по болоту на морену и иду по дороге. К ней постепенно прибиваются отвилки, а сама она становится все лучше и лучше.
Пора бы подумать, где ставить лагерь. Ставить лагерь на морене или под ней не хочется, так как ещё слишком мало прошел. Это значит, что завтра до Чары придется идти долго. Решаю рискнуть, выйти на автодублер БАМа и посмотреть место в районе одного из ручьев, пересекающего БАМ. По спутнику там числится какое-то озерцо.
На деле оказывается, что озерцо гнилое. И вообще, мне бы следовало помнить, что БАМ вообще-то проложен среди болот.
Позади 17 километров, половина из которых – болото и заросли. Вначале решаю дойти до реки Чара – до неё где-то 12…13 километров. Потом, по мере того, как я вхожу в ритм, решаю дойти и до самой Новой Чары. Как раз к ночи дойду. Заодно не стану завтра мокнуть.
План мне нравится.
АвтоБАМ тянется лишенной цвета лентой, сквозь болота и обломанные стволы высохших лиственниц. Чернеет обугленными сожжеными мостами, громыхает железной дорогой, идущей рядом такой же безжизненной полосой. Воздух пахнет тухлой водой, пылью и мазутом. Этот переход, от цветущей зелени, горной воды и воздуха, пахнущего ледниками, бьет, словно молотком. Из меня словно высасывает душу, заполняя освободившееся место обыденной безнадежностью.
На всякий случай приветливо машу рукой всем, кто едет во встречном направлении. Вдруг они поедут обратно? Тогда, может быть, довезут - и я не стану больше смотреть на эти безысходные болота.
Я прохожу пять километров, когда вижу, как впереди, с одного из отвилков к железной дороге, выезжает УАЗик. Машу рукой, безо всякой надежды, что он меня увидит. Но тот останавливается, и вскоре я уже подпрыгиваю на заднем сиденье.
За все время водитель не произносит ни слова. Я тоже.
Мне кажется, будто бы я разучился говорить.
***
Сквозь окна вокзала я гляжу на горы, прикрытые утренним туманом. Глядя на них, перестаешь замечать на стекле слой пыли и сажи от тепловозных дизелей.
Сколько раз я приезжал сюда и смотрел сквозь это грязное стекло, предвкушая возможность раствориться и исчезнуть там, наверху? Четырнадцать или пятнадцать?
Никогда я не приезжал сюда одинаковым, одним и тем же.
И возвращался тоже всегда другим.
